Ким

– На заре, – продолжал тот еще более торжественно, перемежая медлительные фразы постукиванием четок, бывших при нем всегда, – на заре пришло просветление. Оно здесь… Я старик… в Горах рожденный, в Горах вскормленный, и никогда больше не придется мне жить среди моих Гор. Три года я путешествовал по Хинду, но разве может земля быть сильнее, чем Мать Земля? Оттуда, снизу, неразумное тело мое стремилось к Горам и горным снегам. Я говорил, и это правильно, что Искание мое достигнет цели. Итак, в доме женщины из Кулу я обратился в сторону Гор, обманув самого себя. Хакима не надо осуждать. Он, повинуясь Желанию, предсказывал, что Горы сделают меня сильным. Они укрепили мою силу, чтобы я совершил зло и позабыл о своем Искании. Я радовался жизни и наслаждениям жизни. Я радовался крутым склонам и взбирался на них. Я намеренно отыскивал их. Я мерился силой моего тела, которое есть зло, с высокими горами. Я смеялся над тобой, когда ты задыхался под Джамнотри. Я подшучивал, когда ты отступал перед снегами перевала.

– Но что тут худого? Мне действительно было страшно. Я этого заслуживал. Я не горец, и твоя обновленная сила увеличивала мою любовь к тебе.

– Не раз, помнится, – лама горестно оперся щекой на руку, – я стремился услышать от тебя и хакима похвалы только за то, что ноги мои стали сильными. Так зло следовало за злом, пока чаша не наполнилась. Справедливо Колесо! Весь Хинд в течение трех лет оказывал мне всяческие почести. Начиная от Источника Мудрости в Доме Чудес и вплоть до, – он улыбнулся, – маленького ребенка, игравшего у большой пушки, мир расчищал мне дорогу. А почему?

– Потому что мы любили тебя. Просто у тебя лихорадка, вызванная ударом. Я сам все еще расстроен и потрясен.

– Нет! Это было потому, что я шел по Пути, настроенный как синен61 на то, чтобы следовать Закону. Но я отклонился от этого Закона.

Музыка оборвалась. Потом последовала кара. В моих родных Горах, на границе моей родины, именно в обители моего суетного желания наносится удар – сюда!

– (он коснулся лба). Как бьют послушника, когда он неправильно расставляет чашки, так бьют меня, который был настоятелем Сач-Зена. Заметь себе, чела, слов не было – был удар.

– Но сахибы не знали, кто ты такой, святой человек.

– Мы стоили друг друга. Невежество с Вожделением встречают на дороге Невежество с Вожделением и порождают Гнев. Удар был мне знамением, мне, который не лучше заблудившегося яка, знамением, указавшим, что место мое не здесь. Кто может доискаться причины какого-либо действия, тот стоит на полпути к освобождению! «Назад на тропинку, – говорит Удар. – Горы не для тебя. Не можешь ты стремиться к освобождению и одновременно предаваться радостям жизни».

– И зачем только встретились мы с этим трижды проклятым русским?!

– Сам владыка наш не может заставить Колесо покатиться вспять, но за одну заслугу, приобретенную мною, мне дано и другое знание. – Он сунул руку за пазуху и вытащил изображение Колеса Жизни. – Гляди! Я обдумал и это, когда размышлял. Почти все это разорвано идолопоклонниками, и целым остался лишь край не шире моего ногтя.

– Вижу.

– Столько, значит, я пробуду в этом теле. Я служил Колесу во все мои дни. Теперь Колесо служит мне. Если бы не заслуга, которую я приобрел, указав тебе Путь, мне предстояла бы новая жизнь, раньше чем я нашел бы мою Реку. Понятно ли тебе, чела?

Ким уставился на жестоко изуродованную хартию. Слева направо тянулся разрыв – от Одиннадцатого Дома, где Желание порождает ребенка (как рисуют тибетцы), через мир человеческий и животный к Пятому Дому – пустому Дому Чувств. На такую логику возразить было нечего.

– Прежде чем наш владыка достиг просветления, – лама благоговейно сложил хартию, – он подвергся искушению. Я тоже подвергся искушению, но все это кончено. Стрела упала на Равнинах, а не на Горах. Что нам здесь делать?

– Не подождать ли нам все-таки хакима?

– Я знаю, как долго мне осталось жить в этом теле. Что может сделать хаким?

– Но ты совсем болен и расстроен. Ты не в силах идти.

– Как я могу быть болен, если вижу освобождение? – он, шатаясь, встал на ноги.

– Тогда мне придется собрать пищу в деревне. О утомительная Дорога! – Ким почувствовал, что и ему нужен отдых.

– Это не противоречит уставу. Поедим и пойдем. Стрела упала на Равнинах… но я поддался Желанию. Собирайся, чела!

Ким обернулся к женщине в украшенном бирюзой головном уборе, которая от нечего делать бросала камешки в пропасть. Она ласково ему улыбнулась.

– Я нашла твоего бабу, и он был как буйвол, заблудившийся в кукурузном поле, – сопел и чихал от холода. А голоден он был так, что, позабыв о своем достоинстве, начал говорить мне любезности. У сахибов нет ничего. – Она махнула раскрытой ладонью. – У одного сильно болит живот. Твоя работа? Ким кивнул головой, и глаза его блеснули. – Сначала я поговорила с бенгальцем, потом с людьми из соседней деревни. Сахибам дадут пищи, сколько им потребуется… и люди не спросят с них денег. Добычу всю уже разделили. Бабу говорит сахибам лживые речи. Почему он не уйдет от них?

– Потому что у него большое доброе сердце.