Ким

В узле были самые обычные мелочи: лоскуты ткани, знахарские снадобья, дешевые покупки с ярмарки, узелок с атой – сероватой, грубо смолотой туземной мукой, связки деревенского табаку, неуклюжие трубочные чубуки и пакет пряностей для кари – все это было завернуто в одеяло. Ким, бормоча мусульманские заклинания, перебирал вещи с видом мудрого колдуна.

– Этой мудрости я научился у сахибов, – зашептал он ламе, и тут, если вспомнить о его обучении у Ларгана, он говорил истинную правду. – Этому человеку грозит большое зло, – так предвещают звезды, и оно… оно тревожит его. Отвратить это зло?

– Друг Звезд, ты во всем поступал правильно. Делай, как хочешь. Это опять будет исцеление?

– Скорей! Поторопись! – шептал махрат. – Поезд может остановиться.

– Исцеление от смерти, – сказал Ким, смешивая муку камбоха с угольным и табачным пеплом, скопившимся в трубочной головке из красной глины.

Е.23-й, не говоря ни слова, снял чалму и тряхнул длинными черными волосами.

– Это моя пища, жрец, – заворчал джат.

– Буйвол, ты в храме! Неужели ты все это время осмеливался смотреть? – сказал Ким. – Мне приходится совершать тайные обряды в присутствии дураков; но пожалей свои глаза! Они еще не помутнели у тебя? Я спас младенца, а в награду за это ты… о бесстыжий! – Человек вздрогнул и откинутся назад под пристальным взглядом Кима, ибо юноша говорил всерьез. – Не проклясть ли мне тебя или?… – Он поднял ткань, в которую были завернуты припасы джата, и накинул ее на его склоненную голову. – Посмей только хоть мысленно пожелать увидеть что-нибудь и… и… даже я не смогу спасти тебя. Сиди смирно! Онемей!

– Я слеп и нем. Не проклинай! По… пойди сюда, малыш, мы будем играть в прятки. Ради меня, не выглядывай из-под ткани.

– Я начал надеяться, – сказал Е.23-й. – Что ты придумал?

– Об этом после, – ответил Ким, стягивая с него тонкую нательную рубашку.

Е.23-й заколебался, ибо, как все уроженцы Северо-запада, он стеснялся обнажать свое тело.

– Что значит каста для перерезанного горла? – сказал Ким, опуская ему рубашку до пояса. – Мы должны всего тебя превратить в желтого садху. Раздевайся… скорей раздевайся и опусти волосы на глаза, пока я буду посыпать тебя пеплом. Теперь кастовый знак на лоб. – Он вытащил из-за пазухи топографический ящичек с красками и плитку красного краплака.

– Неужели ты только новичок? – говорил Е.23-й, буквально борясь за спасение своей жизни. Он скинул с себя покровы и стоял нагой, в одной лишь набедренной повязке, а Ким чертил ему благородный кастовый знак на осыпанном пеплом лбу.

– Я только два дня назад вступил в Игру, брат, – ответил Ким. – Потри грудь пеплом еще немного.

– А ты встречался… с целителем больных жемчугов? – Он развернул свою туго скатанную чалму, чрезвычайно быстро обернул ее вокруг бедер и пропустил между ногами, воспроизводя путаные перехваты опояски садху.

– Ха! Так ты узнаешь его руку? Он некоторое время был моим учителем. Нужно будет начертить полосы на твоих ногах. Пепел лечит раны. Помажь еще.

– Когда-то я был его гордостью, но ты, пожалуй, еще лучше. Боги к нам милостивы. Дай мне вот этого.

Это была жестяная коробочка с катышками опиума, оказавшаяся среди прочего хлама в узле джата. Е.23-й проглотил полгорсти катышков.

– Хорошее средство от голода, страха и холода. И от него краснеют глаза, – объяснил он. – Теперь я опять наберусь храбрости играть в Игру. Не хватает только щипцов садху. А как быть с прежней одеждой?

Ким туго свернул ее и сунул в широкие складки своего халата. Куском желтой охры он провел широкие полосы по ногам и груди Е.23-го, уже вымазанным мукой, пеплом и куркумой.

– Пятна крови на этой одежде – достаточный повод, чтобы повесить тебя, брат.

– Может и так, но выбрасывать ее из окна не стоит… Кончено! – Голос его звенел мальчишеским восторгом Игры. – Обернись и взгляни, о джат!

– Да защитят нас боги, – проговорил закутанный с головой камбох, возникая из-под своего покрывала, как буйвол из тростников. – Но… куда же ушел махрат? Что ты сделал?

Ким обучался у Ларгана-сахиба, а Е.23-й, в силу своей профессии, был недурным актером. Вместо взволнованного, ежившегося купца в углу валялся почти нагой, обсыпанный пеплом, исполосованный охрой саджу с пыльными волосами, и припухшие глаза его (на пустой желудок опиум действует быстро), горели наглостью и животной похотью; он сидел, поджав под себя ноги, с темными четками Кима на шее и небольшим куском истрепанного цветистого ситца на плечах. Ребенок зарылся лицом в одежду изумленного отца.

– Погляди, маленький принц! Мы путешествуем с колдунами, но они тебя не обидят. О, не плачь!… Какой смысл сначала вылечить ребенка, а потом напугать его до смерти?

– Ребенок будет счастлив всю свою жизнь. Он видел великое исцеление. Когда я был ребенком, я лепил из глины людей и лошадей.

– Я тоже лепил. Сир Банас приходит ночью и всех их оживляет за кучей отбросов из нашей кухни, – пропищал ребенок.

– Так, значит, ты ничего не боишься? А, принц?

– Я боялся, потому что мой отец боялся. Я чувствовал, как у него руки дрожат.