Уже не помню, сколько всего мне успел рассказать Ким до вечера, прежде чем мы решили, что пора идти домой. Большинство офицеров и секретарей были расквартированы в частных домах по всему Сент-Олбансу, но один или два женатых офицера снимали собственные дома. Ким и Эйлин приобрели дом на северной окраине города — в Спиннее, на Маршалсвик-Лейн — и сразу же пригласили меня жить у них. Вместе с нами жили их малолетние дети — Джозефина и Нэнни Такер. Все это означало для меня большие перемены в жизни. Позже у меня был трехмесячный перерыв, когда во время болезни Эйлин я переехал на квартиру. Там я сразу оценил контраст. Остальную часть моего двадцатиодномесячного пребывания в Сент-Олбансе я жил у них в Спиннее, за исключением того, что еженедельно на двое суток удалялся к своей Мэри в Челси. В тот первый вечер я испытывал некоторую тревогу за то, как у меня пойдут дела на новом месте. Со времени нашего более тесного общения с Кимом прошли годы, и я знал, что за это время он сильно изменился, как, впрочем, и я сам. Мне казалось, что живой интерес и сама работа в достаточной мере облегчат наше взаимопонимание, но своего рода загадкой была Эйлин, и я какое-то время не мог избавиться от ощущения лишнего человека в доме. Лишь через пару недель мы все достаточно узнали друг друга. Возможно, этот процесс затянулся бы, если бы не небольшое непредвиденное осложнение. Столовая была превращена в мою спальню, но также все чаще использовалась как место складирования различных вещей, которым больше нигде не находилось места. Наконец, когда однажды вечером я обнаружил, что не могу пробраться к кровати, кроме как переступив через велосипед, швейную машинку и детскую коляску, я запротестовал. Но Эйлин обратила все в шутку и рассмеялась. Ситуация сразу же разрешилась, и после этого мы уже общались куда менее формально. Они вообще убрали велосипед из квартиры. У Эйлин было немного общего с Лиззи, за исключением того, что привлекательность каждой из них заключалась скорее в их личности, а не внешности. Кроме того, обеим нравилось смеяться. Эйлин была худой, бледной, почти хрупкой, но в ее характере ощущалась жесткость. Несмотря или скорее благодаря тому, что Эйлин вышла из «добропорядочной» семьи, она, казалось, испытывала недостаток в систематическом образовании. Но она была умной, любила посплетничать, обожала компании, иногда упоминала вскользь какое-нибудь громкое имя, чтобы подчеркнуть свое знакомство с влиятельным человеком. Она была полной противоположностью какой-нибудь педантки или политической фанатки — двух возможных типажей, которых несколькими годами ранее, возможно, кто-то и прочил бы Киму Филби в жены. Ее правописание оставляло желать лучшего: однажды, вернувшись с работы домой, мы с Кимом обнаружили частично решенный кроссворд из The Times, в котором одно из слов не уместилось в выделенное место. Ким утверждал, что вторая часть ее имени — Арманда — на самом деле звучало как Аманда, но Эйлин с самого начала писала его с орфографической ошибкой (до недавнего времени я почти не верил в это, пока не прочитал, что вторым именем ее отца было именно Арманд). Этих двоих объединяла склонность — едва ли имевшая практическое применение в военное время в Сент-Олбансе — к хорошей еде и напиткам. В первый раз, когда Ким вывел ее пообедать в одно из городских заведений, он предложил взять устриц, и они вместе уговорили несколько дюжин, причем Эйлин не отставала от Кима, исправно наполняя тарелку за тарелкой. Но после того они никогда не оглядывались на прошлое. В те дни, прежде чем начали сказываться трудности службы, их жизнь с Эйлин казалась легкой и обыденной. За время своего пребывания в Спиннее не помню между ними ни одной настоящей ссоры или хотя бы размолвки.