Ким и Булат (СИ)

Телефонные будки он увидел издали: яркие, красно-желтые, приметные, несмотря на облупившуюся краску. Трубка уцелела только на одном телефоне, вторую обрезали. Ким вошел в будку, прикрыл за собой дверь, отсекая часть уличного шума. Снял тяжелую темно-коричневую трубку. Есть гудок! Он набрал номер, дождался нейтрального приветствия, проговорил пароль: «Разбитое зеркало». Куратор потребовал отчет. Ким доложился — сжато и преувеличенно бодро. Выслушал обещание: «Завтра к вам заеду» и с облегчением повесил трубку на рычаг. Стекло в двери помутнело, явило вереницу лиц, беззвучно шевелящих губами. Ким стер лица легким движением руки, и побрел к магазину, обуздывая дар — только и не хватает, чтобы кто-то обратил внимание на неправильные отражения в витринах! Пойдут слухи по району, потом от куратора не отвяжешься.

Первый этаж добротной кирпичной пятиэтажки занимали сберкасса и три магазина. Галантерейный, овощной и продовольственный. «Кулинарии» не было — то ли переехала, уступив место овощному, то ли информатор что-то напутал. Ким вошел в дверь, косясь на силуэты отражений. Нормально. Лотки с сухофруктами, сетки с мелкими яблоками и картошкой, свекла, морковь. Ким соблазнился початками кукурузы, сваленными кучей в углу магазина. С трудом присел, выбрал пяток с хохолками светлых нитей — молочной спелости, и замер. Как нести? Авоську-то он не прихватил.

— Я вам в газету заверну, — вкрадчиво предложила продавщица.

Ким даже вздрогнул: телепатия? Оказалось — опыт и кокетство. Форма и погоны действовали на женщин завораживающе. Ким получил завернутую в газету кукурузу, и перебежал в соседний магазин, дав себе зарок ходить в гражданском. В продовольственном, среди хлеба, рогаликов, подтекающих пирамидок с молоком и «Чайной» колбасы по рубль семьдесят, форма тоже имела успех. Кима отправили в галантерейный, где он приобрел добротную полотняную сумку с кольцами и надписью «Олимпиада-80». Запретили покупать колбасу, нагрузили варенцом и сметаной в стеклянных банках и бутылках.

— Потом стекло на обмен принесете, — распевала продавщица. — А в картоне молоко вчерашнее, уже подкисло по жаре. Творожок возьмите. Рассыпчатый, как домашний!

Ким покорно купил молочку, хлеб, картонное ведерко творога, две пластиковые баночки сыра «Янтарь» и три банки скумбрии в томате. Ужином и завтраком он себя обеспечил, а завтра, после визита куратора, собирался прогуляться в «Универсам». Для сверки карт с реальностью.

Вечер Ким потратил на уборку. Несколько раз набирал воду в кране во дворе, заносил ведра в комнату, мыл полы, сгребал комки пушистой пыли на серванте и шифоньере. Перетряхнул постельное белье, переложенное «Земляничным» мылом, вывесил на проволоку — проветриться. Простые действия помогали отвлечься от тоски, поселившейся под ложечкой, царапавшей тупыми иголками. Ким впервые задумался о будущем. Не ближайших днях и месяцах, а годах и десятилетиях. Жизнь под чужой личиной отрезала возможность вступить в брак, зачать детей — Ким бы никогда не решился рассказать правду о себе приглянувшейся женщине, и не смог бы строить семейное гнездо на фундаменте лжи. Невозможно предсказать, как и когда генерал и его доверенные люди дернут за поводок. Казалось бы, зачем сокрушаться о несбыточном? Ким сторонился женщин, когда был свободен, что мешает придерживаться этой линии и впредь?

«Тогда я мог, но не хотел. А сейчас меня лишили выбора».

Да и в ежедневном общении ложь должна была нарастать как снежный ком. И однажды этот ком мог сорваться и раздавить весом. Всю жизнь отмалчиваться или лгать, пересказывая чужие военные истории? Опасаться, что в гости нагрянет кто-то из бывших сослуживцев — это может случиться и через пять, и через десять лет.

К ночи Ким доварил кукурузу на летней кухне. Пришлось приноровиться к газовой плитке с баллоном и сделать себе мысленную пометку — баллоны надо регулярно менять. Горячий початок принял щепоть серой соли и лег на тарелку. Ким решительно прошел в зал, распахнул створки трельяжа. Заклубились, наслоились друг на друга отражения: сухонькая старушка в темном платке, оседающая на пол. Похожий на Кима мужчина, ведущий к дивану смазливую девицу — запомнить лицо, не позориться лишней забывчивостью. Большинство картинок были бытовыми: уборка, взмах расчески перед центральным зеркалом. Иногда в отражениях мелькал черно-белый кот. И это Ким внес в перечень мысленных пометок: кормить, если похожее животное придет.

Он лег спать на диване, долго ворочался — от духоты и запаха земляничного мыла. Всё-таки заснул, усталость взяла свое.

Куратор явился ни свет, ни заря. Погремел ручкой калитки, криком вызвал сонного Кима во двор. Вошел, обнял, успевая переговариваться с соседкой:

— А меня за месяц до Луркоха домой перевели. Переживал за Кима, уже не думал, что свидимся.

И, разрывая наигранно дружеские объятья, спросил:

— Ну, как ты, братка? Полегчало дома?

Ким пробормотал в ответ что-то утвердительное, потянул «братку» к двери — укрыться от соседских глаз. Куратор заупрямился: