Кимбаку-бой (СИ)

Но стоит всего на миг отвлечься от работы, как Сэхун будто наяву слышит негромкое “Сэхун-и”. Или ему мерещится, как Чонин привычно уже укладывает ему голову на колени, а рука сама тянется к тёмным волосам, чтобы забраться пальцами в густые пряди и поворошить… Невыносимо. Сэхуну в такие мгновения кажется, что он сходит с ума.

Месяца через три после Сэхун случайно встречает Юги и полтора часа пытается вспомнить его имя. Вспоминает, когда Юги намекает, что в охотку провёл бы ночь вместе с Сэхуном. Согласиться мешает ком в горле и внутреннее сопротивление. Сэхун просто не в силах довериться кому-то другому. Верёвки на нём нет, но он продолжает чувствовать её на себе даже сейчас. Верёвку с теплом рук Чонина. Кажется, у Сэхуна осталась на шее ворсистая петля, конец которой до сих пор сжимают пальцы Кимбаку-боя.

Он не ходит по клубам, как раньше. Порой дома моет посуду в раковине и машинально тянется к столу, чтобы забрать наполовину пустую чашку с мишкой на боку. Чашку Чонина. Тот вечно не допивает до конца и оставляет чашку именно на углу стола. Противная привычка.

Пальцы, разумеется, ловят лишь пустоту, а чашка Чонина с мишкой на боку пылится на полке. И Сэхун до боли кусает губы, потому что осознание, что Чонин в Лондоне и без него, режет больнее, чем ножом.

У Сэхуна нет секса уже пятый месяц. Он позволяет себе лишь наскоро передёрнуть в душе, когда совсем плохо, а ночью накануне снился Чонин. Даже желанное повышение проходит спокойно мимо, а шеф волнуется, что Сэхуна пригласили в компанию покруче, вот он и не радуется повышению.

Сэхун проводит дни на работе и не смотрит в окно. Не замечает смену сезонов, бредёт под дождём без зонта, безучастно пьёт лекарства, когда простуда берёт своё. Он не тоскует. Он всё сделал правильно. Он всего-навсего не понимает, что надо сделать, чтобы жизнь вновь обрела яркость и больший смысл. Он не готов жить так, как все вокруг. Он не хочет себе жену, не хочет сидеть с роднёй по вечерам или торчать в ресторанах с коллегами. Не хочет быть таким, как все. Ни разу. Даже не хочет себе постоянного парня и вести полутайную жизнь, потому что это почти то же самое, что завести жену. Всё равно обыденность и серость.

Сэхун не знает, почему так вышло. Не знает, кто и что вложил в него при рождении. Не знает, почему с Чонином всё было иначе, и мир казался сказкой, которая никогда не кончится. Не знает, почему в нём тогда бурлили эмоции, а цвета вокруг жили и переливались сочными оттенками.

В сочельник он бросает пустые фразы знакомым, отправляет поздравление сообщением Бэкхёну, кутается в тёплую куртку, закрывает шарфом лицо и бредёт домой с пустыми руками. Дома — горячий пол, любимая футболка, удобные джинсы и пухлая папка, притащенная с работы неделю назад. На экране ноутбука — графики и таблицы, намётки стратегии на будущий год. Работы много, и это хорошо. Достаточно, чтобы забыться.

До стука в дверь около одиннадцати вечера.

Но Сэхун никого не ждёт. Может, соседи?

Он распахивает дверь и готовится произнести приветствие, но заготовленные слова замерзают вместе с выдохом белым морозным облачком. Вслед за этим Сэхуну прилетает кулаком в лицо. Болью вспыхивает разбитая губа, а спина с размаха припечатывается к стенке. Но ошеломление не проходит. Не проходит и тогда, когда дверь захлопывается, рёбра почти трещат от крепкой хватки, а ранка от удара кулаком ноет под натиском прохладных губ.

От Чонина пахнет снегом, солью и лимоном. Впору занюхивать им текилу, что струится по жилам Сэхуна вместо крови. Если подловить нужный миг, но это вряд ли. Одежда трещит на Сэхуне и куда-то девается слишком стремительно. На запястьях мёртвым узлом затягивается любимая футболка. Потом Сэхуна тащат в гостиную и почти швыряют на ковёр, чтобы придавить сверху горячим телом. Наполовину снятая куртка, взлохмаченные волосы, слегка побитые рыжеватым оттенком, залёгшая тенями под глазами усталость, помятая кофта с косым воротом, потёртые и уже расстёгнутые джинсы…

Чонин и раньше отличался худобой, но сейчас совсем тощий. Кожа да кости, вкривь и вкось обмотанные жгутами мышц. Тощий и злой, как дьявол. Но всё равно желанный. У Сэхуна на каждый поцелуй или касание губа отзывается болью, но ему всё равно. Он ни капельки не боится, пусть и связаны надёжно руки футболкой. Не боится, когда Чонин почти грубо раздвигает ему ноги. Не боится, когда на шее и ключицах остаются жгучие метки. Зато смеётся в голос, едва слышит тихие проклятия. Смеётся и не может остановиться, пока Чонин мечется по дому в поисках чего-нибудь подходящего. А подходящее торчит в ванной на самом видном месте.

Сэхун перестаёт смеяться тогда лишь, когда в него входят скользкие от найденной наконец смазки пальцы. Перестаёт смеяться, потому что Чонин безжалостно поглаживает внутри, надавливает, растягивает и массирует, заставляя его извиваться всем телом, буквально насаживаться на пальцы и всхлипывать от возбуждения.