Кимоно

Она родилась на острове Хоккайдо, на севере Японии. Отец ее, как и его родители, и родители родителей, занимались рыбной ловлей и народными промыслами. Ее научили разрисовывать пояса для кимоно. Она успешно занималась этим ремеслом, не предполагая, что в ее жизни произойдет резкая перемена. Разве что она окончательно повзрослеет и выйдет замуж за достойного мужчину: фермера, рыбака или автомеханика. А может быть, ее воображаемый муж будет вырезать нэцке из бивня моржа или даже мамонта? Эти нэцке можно будет подвешивать к поясам кимоно. Так Акико мечтала, пока в ее городок не приехал знаменитый художник по имени Маширо. Он был намного старше Акико. С утра художник Маширо уходил к берегу моря и делал наброски для своих будущих картин. Каждую свободную минуту Акико проводила рядом с седовласым художником. Они подружились. Что-то загадочное было в нем. Оказалось, что покойная мать художника была русской, из эмигрантов, покинувших Россию во время революции. Отец Маширо был тоже художником. И отец отца. Так что в доме за несколько поколений собралось много картин. Это был настоящий музей. Акико стала женой художника Маширо. Но детей у них не было. Потом ее муж умер от сердечного приступа, так и не став отцом.

«А мне так хотелось ребенка, в котором текло бы хоть немного русской крови», — закончила Акико свой рассказ, горестно вздохнув. Либову ничего не оставалось, как пробормотать сочувственные банальности о том, как рано умер знаменитый художник, и Акико осталась бездетной. Она грустно улыбнулась и поклонилась гостю. Почему-то Либов умолчал, что у них с Ритой тоже не было детей.

Если бы Либова спросили, красива ли эта японская женщина, с которой он встретился при таких загадочных обстоятельствах, ответ показался бы ему затруднительным. У нее было удлиненное лицо, плавные линии которого напоминали две синусоиды, сходившиеся на подбородке. Маленький рот был окаймлен яркими припухшими губами, которые кажутся в наших широтах капризными или обиженными, а в Японии входят в комплекс черт, присущих привлекательной женщине. Вся она (овал лица, плечи, грудь, контуры таза) была сложена из сочетания плавных линий, притягивающих мужчин иероглифами условного языка эротики.

Она снова вышла из гостиной и вернулась с плоским фарфоровым подносом, который поставила перед Либовым. Это было блюдо сашими: сырая рыба четырех сортов, а к ней соевый соус, зеленый японский хрен, янтарные стружки имбиря и плошка отварного риса. Дольки розовой лососины, темно-красной туны, матовой белой рыбы и поблескивающей селедки в окружении свежих побегов зелени создавали скульптурный натюрморт, который возбуждал аппетит, но только ли аппетит? Потом были новые и новые блюда, приготовленные на огне жаровни, в кипящем масле или на сковородке: кусочки овощей, мяса, курицы и прочих даров дикой и культивированной природы, происхождение которых Либов иногда затруднялся определить. Каждый кусочек он запивал саке. Пол и потолок зала, в котором Акико угощала Либова, плыли вокруг него, и это было ласковое, расслабляющее кружение карусели, которое не хотелось останавливать.

Он помнил, что надо поговорить о кимоно, и если понравится, купить. То есть он не забывал думать о практической стороне визита. Даже напоминал себе: «Не забыть, почему я оказался в доме художницы?» Когда Акико ушла на кухню, он осторожно потрогал внутренний карман пиджака, лежит ли там портмоне с иенами, которые пойдут в уплату за кимоно? Все было на месте. На этот раз хозяйка снова принесла чай. И хотя приятное головокружение продолжалось, Либов сделал над собой усилие и спросил: «Милая Акико, не покажете ли кимоно и разрисованные пояса к ним?» Она, казалось, ждала и боялась этого вопроса, и не ответила сразу. Но потом собралась, словно перешла черту: «Пойдемте, кимоно находятся в моей мастерской». Дом был обширный с переходами, лестницами, галереями, многочисленными дверями, выходившими в сад или отрывавшимися во внутренние помещения. Мастерская Акико была во флигеле, в саду. Ветки сакуры склонялись, отягощенные цветами. Либов почувствовал новую волну опьянения.