Кина не будет

– Не отдадим.

– Суд есть. Я мать всё же… Родная!

Метелёв решительно открывает дверь. Разговор обрывается.

Хозяин допил чай, помолчал и важно сказал:

– Не выйдет.

Они сидели за столом вокруг самовара.

– Как же быть? – спросила Нина.

– Отдохнуть. А потом – обратно! До большака довезу, а там кругом, на попутной.

– Что вы? Долго!

– А болотом нельзя! – рассердился лесник. – Сейчас там топь! Дождь сутки льёт. Что вас туда гонит?

– Муж у неё там, – не без иронии заметила хозяйка.

Но лесник не разделил её настроения. Он внимательно посмотрел на Нину.

– Во-он что! Н-да… – И вдруг, отбросив неприступность, спросил: – Силёнок-то хватит?

Нина радостно кивнула в ответ. Тогда он снова сухо бросил жене:

– Сапоги достань!

Хозяйка неохотно достала две пары резиновых сапог.

– А тебя не пущу! – заявила она мужу.

– Че-го? – протянул лесник.

– Нечего тебе там делать!

– Муж ведь!.. – начал было объяснять он, но взглянув в её упрямые, узкие глаза, только махнул рукой: – Да что тебе толковать? Ты б ко мне не помчалась!

– Тьфу, малахольный! – бросила ему вслед женщина.

Они идут по болоту, впереди лесник, за ним Нина, дальше Метелёв. Снова льёт дождь.

– Нина! – позвал Константин. Она задержалась. Лесник был впереди, и Метелёв произнёс:

– Я ведь тогда ошибся.

– О чём ты?

– О Тамаре. Она очень на тебя похожа.

Нина не обернулась. Лёгкими, радостными шагами догнала она лесника.

Маленький зал едва вмещает зрителей. Взволнованная и напряжённая, Тамара робко касается клавишей. И по залу разливаются громкие, радостные звуки весенней мелодии. Тамара играет всё уверенней, вдохновенней. У самых дверей стоит нарядный Добкин, смущённо пряча за спиной завёрнутый в газету букет.

Снова берег реки. Здесь начинается строительство плотины. У костра на толстом бревне сидят Нина и Константин и сушат одежду. К ним направляется маленький, круглый человек. Ещё издали он кричит:

– Всё в порядке! С вертолёта сообщили: он уже на борту. Через несколько минут будет здесь!

– Спасибо! – сказала Нина и вдруг по-детски разревелась, уткнувшись в плечо Метелёву.

– Что вы!? Зачем? – растерялся толстяк. – Ведь он даже ног не промочил!..

– Я не потому. – По-детски всхлипывая, она вдруг сказала Метелёву: – А мы квартиру получим… осенью!

Подошли двое рабочих.

– Ребята приглашают вас позавтракать, – сказал один.

– Пожалуйста! – и второй помог Нине подняться.

– Спасибо, но мы… – начал было Константин, но Нина перебила его:

– Пойдём.

Они подошли к группе рабочих, сидевших возле ящика, покрытого газетой. На ящике лежали хлеб, масло и нарезанная на куски рыба.

– Угощайтесь! – сказал Метелёву пожилой рабочий. – Такой рыбки нигде, кроме как у нас, не попробуете…

– Вкусно! – Константин ел рыбу с аппетитом.

– Костя, а ведь это – тюлька! – сказала Нина, и глаза её лукаво заблестели.

С рёвом приземляется вертолёт. Из кабины кто-то машет рукой. Перескочив через ручей, Нина бросается к вертолёту. На ходу оборачивается. Далеко позади, по ту сторону ручья, остался Метелёв.

– Костя!.. Что же ты?.. Идём, я вас познакомлю!

Он медленно качает головой:

– Не надо. Я пойду. Счастливо оставаться!..

И в это мгновение маленький ручеёк начал разливаться всё шире и шире, и вот уже широкий весенний поток разделил Нину и Константина.

Шумит и плещет вода.

Снова траншея. Шум, журчание, свист в наушниках рации. У рации – молодой солдат-связист.

– Ласточка… Ласточка… Я – Голубь… Приём… – вызывает он Нину.

Взрыв. Продолжает бить батарея.

Неожиданно в наушниках хрипло зазвучала немецкая речь.

– Это что? – спросил Константин у Бродова.

– Геббельс.

Он оторвался от своих медикаментов и свободно перевёл:

– «Раненых в плен не брать… Расстреливать на месте…»

– Ласточка… Ласточка… Я – Голубь…

– Вир марширен гут, – неожиданно произнес Метелёв. Бродов удивлённо посмотрел на него.

– Это всё, что я со школы помню. А у тебя талант. Шёл бы по этой линии. Профессором тебе всё равно не быть.

– Это почему?

– Солидности не хватает.

У рации вдруг встрепенулся связист.

– Ласточка!.. Ласточка!.. Я – Голубь! Слышу вас хорошо! Как слышите? Приём. – Метелёв и Бродов бросились к рации. Далёкий голос Нины звучал в наушниках:

– Голубь!.. Голубь!.. Я – Ласточка. Слышу хорошо. Цель вижу ясно. Для вас ориентир три, вправо двадцать, дальше…

Вдруг что-то щёлкнуло, заскрипело, и голос умолк. Связист лихорадочно завозился у рации.

– Ласточка!.. Ласточка!.. – Ответа не было.

Бродов рванулся к брустверу.

– Куда?! – преградил ему дорогу Метелёв.

– Но там Нина, Бандура!.. Что-то случилось!

– Тебе там нечего делать… Ты – врач!

– Я – врач, и я должен быть там.

– Назад! – преградил ему дорогу Константин. – Пойдёшь под суд!

– Потом! А сейчас я пойду туда!

– Назад! – рука Метелёва рванулась к кобуре.

Бродов шагнул к другу, положил ему руку на плечо и тихо, но твёрдо произнёс:

– Убьёшь – мёртвым пойду!

Его не остановить. И Константин понял это.

– Ты же не знаешь рации!

– Но этим-то я смогу пользоваться! – Василий вытащил у Метелёва из кармана ракетницу, подбросил её на руке и вдруг озорно произнёс:

– Эх, и бабахну! Как на Красной площади! – и перевалился через бруствер.