КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ (СИ)

Но теперь главарь с трудом мог сказать что-либо вообще, а его бравые молодцы с готовностью кинулись в бой, и Айяса Черного, вынырнувшая из желтой вонючей воды, в великолепном выпаде перечеркнула кожаный наряд первого и коварно ткнула второго.

Первый повалился в воду, даже не поняв, что произошло. Второй, похитрее – или поудачливее, – успел увернуться, скользя по дну ямы и поднимая тучи брызг. Айяса лишь слегка коснулась его, поранив.

- Давай! – шипел злой и голый Черный, тыча в его сторону Айясой. – Ну, что же ты притих?! Все еще хочешь мои алмазы? Так попробуй возьми!

Бородач, зло мыча, подобрал свой оброненный клинок. Кровь из лопнувших губ рекой текла по подбородку. От ярости его трясло, и картины страшной мести рисовались в его голове.

Ему не было жаль убитого; в конце концов, подобных болванов в округе много (ого!), а вот зубы больше не вырастут, да еще и останется позорный шрам, как напоминание о наглом молодом сосунке, который посмел подумать, что ему это сойдет с рук.

-Убейте их! – мычал он, яростно вращая красными от ярости глазами. – Убейте их!

Вмиг наша яма была окружена людьми – все сплошь в черных кожаных одеждах, прочных и крепких. Их было много; их было очень много, и кое-кто вооружен был луками – а мы были голые и беззащитные под нацеленными на нас стрелами. И вид у них был не такой дебильный, как у первых двух молодцов, кинувшихся делить наши тряпки – те и в самом деле были наживкой, разменной монетой. На миг я даже пожалел их – странное чувство для человека, в которого готово вонзиться, по меньшей мере, десяток стрел тех, к кому он испытывает жалость.

Перед глазами моими промчались картинки из их недолгой разбойной жизни.

Первый, которого уложил Черный, был откровенным садистом. Кажется, он был слабоумным – по крайней мере, я увидел, как на его лице, испачканном кровью, вырисовывается наслаждение от того, что руки его душат сопротивляющуюся жертву, и щеки его тряслись мелкой дрожью от напряжения и радостного возбуждения.

Второй… гм. Кажется, он был просто глуп. Его глупость была сродни детской наивности, и в разбойники он пошел из любопытства и любви к романтике. Странная насмешка судьбы! У него было длинное тонкое лицо, жидкие, неопределенного цвета светлые волосы, неухоженные и тонкие, и круглые глаза, слегка удивленные. Когда эти люди «принимали» его в разбойники, он доверчиво улыбался, как ребенок, и радовался всему – особенно подаренному кривому ножу с деревянной темной рукояткой… Наживка. Приманка. Жалкий юродивый, чья жизнь была оценена в копейку и длилась – до первой драки. До сих пор ему везло – и он радовался, как ребенок, всякой очередной мелочи, которые отдавали ему соплеменники в качестве военных трофеев. Они смеялись над ним, гоготали, разинув пасти, а он в совершенном восторге рассматривал эти мелочи, не нужные никому, кроме него…

- Не тронь его, – только и успел крикнуть я, и Черный сиганул наверх, толкнув дурачка, перепуганного насмерть, в желтую воду, к Желтому Удаву.

Вэд прыгнул вслед за ним; по камням, в желтую воду, скатился мой лакированный ящик, и я не помнил, как схватил его, открыл крышку… как мои пальцы нащупали привычно крохотный узелок и петлю на тетиве, и как красиво она запела, приветствуя первую стрелу, и как моя стрела полетела, прерывая полет тех стрел, что готовы были сорваться и настигнуть Черного…

Дальше все было очень быстро.

Ур рванул наверх, вслед за вооруженным Черным. Свои мечом тот прорубил Уру достаточно широкий проход, чтобы тот беспрепятственно прорвался к своей цели – а у того была именно цель, он не просто так кинулся на людей, без оружия и почти голый, – и я своими стрелами лишь подкорректировал этот коридор, сняв лучников, чьи позиции были наиболее выгодны, и рванувшего наперерез Уру человека.

Вмиг ситуация изменилась – наверное, нападавшие и понять не успели, как это такое возможно.

Теперь все козыри были у нас на руках – но не потому, что Черный всех покрошил (а это, кстати, было далеко не так, нападавших было просто море), и не потому, что я сразил всех, кто мог стрелять в нас, беззащитненьких и голеньких, – а у меня, к слову сказать, кончились стрелы, – а потому, что Ур, крепко ухватив некоего человека за шею, приставил к его горлу нож – то самый, кривой; дурачок, верно, выронил его нечаянно, – и разбойники вмиг замерли, как парализованные, не смея даже разогнуть согнутых спин.

Толстяк с разбитыми губами стоял неподвижно, как каменное изваяние. До того он, кажется, собирался поднять упавшую секиру и нагнулся за ней – так вот он так и стоял на полусогнутых ногах, и его растопыренные пальцы все еще тянулись к оружию. Вытаращенные глаза его, казалось, потухли, потускнели, умерли. Я целился из лука, охраняя свою спасительную яму и Желтого Удава в ней – но можно было этого не делать, потому что никто не смел бы пошевелиться.