КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ (СИ)

- А что они могут, эти Равновесы?

- Да все! Равновес – Брат Бога, и все, что он скажет, сбудется. Или напишет. Или подумает. Может даже не думать – но тот, кто коснется его, или побудет рядом, или просто увидит, тот может исполнить свою мечту, или какое желание, или еще что… Видишь, некоторые боятся его? Это потому, что совесть их нечиста; они убегают прежде, чем он услышит остальные просьбы. Чтобы отвязаться сразу ото всех просителей, он может сказать: «Всем справедливого суда». И тогда всех, кого он заметил, постигнет справедливый суд. По местным поверьям с ним рядом даже находиться-то опасно. Видишь его стражу? Все они невинны; ни один из них не касался женщины. В охрану к Равновесу идут лишь странные люди, не от мира сего. Что происходит в их головах, я не знаю, но они не боятся его предсказаний. Они не грешат вообще никогда – видишь, даже не бьют людей, которые им мешают, – и нередко, говорят, они обретают истинное счастье за свое благочестие. Это тогда, когда Равновес говорит: «По делам его да воздастся».

- Ого! А ты боишься его? Вдруг ты ему чем-то не понравишься, и он тебя проклянет? И это сбудется? А ты едешь к нему так близко…

Черный оглянулся на паланкин; на лице его отобразилось какое-то скучное, неопределенное выражение и он легкомысленно пожал плечами.

- Страшно же когда знаешь, – сказал он. – А если что-то происходит, и тебе этого никто раньше не предсказывал, то оно кажется само собой разумеющимся.

Я оглянулся; мой проситель все еще бежал за процессией, уже порядком устав и начиная отставать, и лицо его приобретало все более безразличное выражение. Глаза, еще недавно поразившие меня своим исступлением, гасли, становились бессмысленными, и двигался он скорее механически, чем целенаправленно, просто борясь за какое-то уже непонятное мне право – то ли видеть, что я буду делать, толи увидеть своими глазами, что я точно ничего не буду делать, и уже ни на что не надеяться. Да, наверное, я прав: он не хотел напрасно надеяться. Его надежда оставляла его; горе тушило разум, и голова наполнялась горечью и безысходностью. Еще минута – и он исчезнет, отстанет от нашей процессии, затеряется в клубах пыли…И его жизнь пойдет дальше так же медленно и бедно, как и до сих пор, и он с каждым днем будет погружаться в эту безысходность все глубже и глубже, и все страшнее и тяжелее будет ему жить…Эти мысли были так ярки и так живо представил я себе ужас такого существования, что невозможно было оставить без внимания его просьбу.

- Стой! – заорал я, пятками пришпорив коня. – Остановись!

Стражи Равновеса, заинтересованные, обернулись ко мне. Наверное, учитывая все вышесказанное Черным, не часто кто-то вообще осмеливался просто так приближаться к их странному господину. Ход их лошадей немного замедлился, и я без труда нагнал паланкин. Замешкавшийся Черный что-то орал позади, но я не слушал. Потом разберемся.

Равновес в своих носилках сидел неподвижно, но молчаливые стражи послушно остановились, словно он подал им какой-то знак.

- Сиятельный, – я, еле сдерживая разгоряченную лошадь, наклонился над трепещущими занавесками. – Там люди…они просят справедливости…говорят, это в твоей силе…

Я промямлил это – и замолчал. В голову мне пришло, что я не умею разговаривать с Равновесами и тем более правильно просить. Что говорить? Как вести себя? За кого просить – точнее, я знал, за кого просить, но, может, надо за всех?

За занавесками шевельнулась какая-то тень; Равновес, похоже, размышлял над моей странной просьбой. И, кажется, он не очень расстроился, что я не по этикету.

- Я вижу женщину,- раздался неясный глухой голос. – Женщину лет сорока, может, чуть больше, со светлыми глазами. Она не столько виновата в пропаже, сколько в безразличие и неблагодарности. Она считала не правильно, и ей все равно, что этот человек мучается и страдает. Пришла её очередь помочь ему – она не считает нужным это делать. Нельзя так с доверчивыми людьми, которые к тому же помогли тебе в трудный час. Да, что-то тут не так, хотя, конечно, есть и на нем вина…но не большая, не такая, какую ему приписывают. Пропажа найдется, и скоро. Ему нечего переживать. Он не брал. Он не должен нести наказание. Не нужно ничего придумывать и что-то делать, решится все само. Оно лежит на поверхности, только руку протяни. Все? Или есть еще просьбы?

- Ты разве не слышишь? – изумился я. Равновес чуть слышно хихикнул:

- Но ведь и ты услыхал лишь эту просьбу. Говори, я отвечу.

Я прислушался. В общем гомоне и вое ничего больше различить было невозможно; все голоса слипались в один сплошной вой, и ничья просьба не выпадала, не отличалась особо от иных.

- Еще, сиятельный, он просил об удаче, – робко напомнил я.

- Что ты понимаешь под удачей? – спросил меня Равновес. – Какой удачи ему пожелать?

Я задумался; чем наградить добропорядочного бюргера, чтоб он был доволен и наконец-то отдохнул, как того заслуживает?