Кино без правил

Зал слушал в глубоком молчании. То было первое настоящее внимание ко мне. Собравшиеся в киноцентре зрители – элита интеллигенции Калининграда, который уже тогда многие называли Кёниг. О такой публике, взыскательной и одновременно открытой для всего нового, можно только мечтать. Когда фильм начался, я вышел из зала. Не люблю смотреть самого себя. Медленно шагая туда-сюда по коридору, я подумал, что познал только что славу. Она ведь не обязательно должна быть мировой, с толпами ошалевших поклонников, букетами цветов и любовными письмами. Её качество не меняется от количества. Меняется человек, а не слава. Голова может закружиться в любой момент: на первой ступеньке лестницы или на последней. Я поставил ногу на первую ступеньку. Дальше можно было не подниматься.

Эту славу мне подарил Игорь Савостин. Он пригласил многих режиссёров, но полюбил именно меня. Его любовь была по-настоящему нежной и трогательной. Как-то раз я спросил его, что он думает о моих фильмах, и он привёз мне большую статью (рукописную), и она показалась мне поэтической поэмой, а не критической статьёй. Я не понял ровным счётом ничего. Я бы даже сказал, что там не было ничего ни обо мне, ни о моих фильмах, но там было нечто иное. Там был уголок Игоря Савостина, выделенный из необъятного мира Игоря Савостина, и этот уголок жил целиком красками моих фильмов. Эта статья была про внутренний мир Игоря, но нет сомнений, что она не появилась бы, не будь меня. Он посмотрел мои фильмы и увидел там то, что позволило ему сотворить что-то своё, устроить настоящий фейерверк из слов и чувств. Игорь творил себя.

После показа «Пересилия» выступил Борис Юхананов. Я ждал от него примерно того же, что и на ленинградском фестивале, но Борис заговорил совсем по-другому. Его переполняли восторженные впечатления. «Вы только что видели уникальный фильм! Вы даже не понимаете, что именно вы увидели! Это же фильм о нас, о том, как мы делаем кино, о том, чем переполнена наша душа! Это же Годар! Вы понимаете?» – что-то в таком роде, горячее, неудержимое, эмоциональное обрушил он на зрителей. И я в упоении слушал его речь.

Затем нас повезли в отель, и Юхананов долго говорил мне о своём отношении к кино, называя много разных имён, которые я не слышал раньше. «Ты должен смотреть как можно больше фильмов, Андрей. Смотри всё подряд, не отсеивай ничего. Плохое и хорошее – всё нужно. Нам всё нужно. Мы на этом своё кино будем строить». Сам Юхананов делал совсем другое кино, это даже не кино было, а нечто, что не поддаётся точному определению, – поток сцен, иногда очень выразительных, иногда скучных, иногда документальных, иногда постановочных. Он работал не с киноплёнкой, а только с видео, поэтому никогда не суетился, позволял себе играть с бесконечностью времени, не щадя зрителя, и его фильмы ничего не рассказывали…

После того фестиваля мы начали общаться. Но он, как всякий практичный человек, стремился к тем людям, которые были ему чем-нибудь полезны. Я был полезен ему моими видеомагнитофонами. У меня их было три штуки, и Юхананов, узнав об этом, поспешил к нам в гости. Он очень хотел смонтировать свой скандальный спектакль, заснятый с двух видеокамер, поэтому нуждался в нескольких видеомагнитофонах. Из того спектакля я запомнил только сцену, где Женя Чорба долго-долго раздевался догола, стоя на одной ноге.

Юхананов приехал к нам с Женей и, кажется, с кем-то ещё. Они не торопились, много смеялись, монтировали, обсуждали что-то. Для Бориса не существовало времени, он жил в свободном пространстве, не принимая во внимание пространство и время других людей. Я несколько раз сказал ему, что пора заканчивать, потому что моя жена уезжает на работу в семь утра, но Юхананова это не интересовало. Не люблю бесцеремонность. Той ночью Юхананов проявил бесцеремноность, приправленную вдобавок наглостью, и в результате я высказал гостям всё в лицо всё, что я думал о них (впрочем, Юханановым этого, кажется, не заметил). Я почти вытолкал их за дверь… На следующий день Боря позвонил мне и с возмущением поведал о том, как их весёлая компания, покинув нашу квартиру, застряла в лифте: «Мы колотили в дверь лифта, кричали во весь голос, но никто не пришёл на помощь. Мы проторчали там так долго, что начали задыхаться». Он рассказывал, а я чувствовал некое подобие злорадства, мол, вот вам за то, что не дали нам спать.

***