Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Один из фильмов Ван Сента назывался «Умереть во имя» (1995). Название звучало издевательски: его герои никогда не умирали во имя какой бы то ни было высокой цели. Ни простодушный ресторатор Ларри Моретти, принесенный женой в жертву «во имя» ее карьеры, ни тем более герои поздних, аутичных фильмов. Подростки-убийцы и их жертвы в «Слоне» (2003), музыкант, срисованный с Курта Кобейна, в «Последних днях» (2005) погибали, поскольку их убивало невыразимое, разлитое в воздухе нечто. То ли метафизическая тоска, то ли просто тоска, то ли воля судьбы, то ли прихоть хаоса. Теперь вот дожили: Ван Сент преодолел упаднические настроения, благодаря которым заслуженно прослыл бескомпромиссным автором, американским Сокуровым, и снял фильм о человеке, который умер, патетически выражаясь, во имя терпимости и прав человека.

58-летний Харви Милк, неформальный, как его прозвали, «мэр Кастро-стрит» – улицы, где компактно селились геи Сан-Франциско, в 1977-м был избран членом городского наблюдательного совета и стал первым открытым геем, занявшим в США выборную должность. А еще через год вместе с симпатизировавшим ему мэром был расстрелян на рабочем месте уволенным из совета оппонентом, нервным пожирателем junk food и, кажется, тайным геем Дэном Уайтом. С тех пор Милк – икона гей-движения, приносящая удачу режиссерам: в 1984 году Роб Эпштейн уже получил «документальный» «Оскар» за «Времена Харви Милка». Впрочем, вряд ли можно назвать «Милка» конъюнктурой в чистом виде. Снять фильм о гее давно уже не жест, в том числе благодаря и самому Ван Сенту, дебютировавшему дешевым, воздушным и забавным фильмом о мужской любви «Злые ночи» (1985). Конъюнктура тут скорее другого рода. Из моды не выходят фильмы о 1970-х, которые вдруг так отдалились во времени, что стали достоянием ретрожанра. «Милк» в одном ряду с «Ночами в стиле буги» Пола Томаса Андерсона о порноиндустрии 1970-х или «Фростом против Никсона» Рона Ховарда.

Конечно, «выйдя из шкафа» аутичной метафизики, подобно тому как «выходят из шкафа» тайные геи, Ван Сент не стал снимать хуже. Сценарий «Милка» вполне соцреалистичен. Крестьянка или слесарь, а в данном случае хозяин лавочки фотоаппаратов проникается общественно значимым делом, становится лидером, затем – депутатом, хоть верховного совета, хоть городского, и погибает от пули вредителя, то есть гомофоба. Но сюжетный пафос уравновешен манерой съемки. Фильм получился каким-то обжитым, очень бытовым: воодушевленные явлением лидера массы геев не столько шагают стройными колоннами в светлое будущее, сколько суетятся и тусуются. По большому счету «Милку» можно предъявить одну, зато фундаментальную претензию – выбор актера на главную роль. Шон Пенн – инвалид системы Станиславского. Из фильма в фильм он демонстрирует полный набор отточенных актерских приемов, ни одного не оставляя в загашнике, а стареет при помощи грима с удовольствием, невиданным, пожалуй, со времен Николая Черкасова. Именно самодостаточное актерство Пенна, а вовсе не идеология лишает «Милка» свободного дыхания.

Хармс Россия, Литва, Македония, 2017, Иван Болотников

Легко и просто снимать кино о реалистах: они что видели, о том и пели. Всего-то дел: реконструировать «свинцовые мерзости эпохи», в которую имели несчастье жить Золя или Горький. Так ведь нет: режиссеров тянет к тайнописцам, визионерам, мнится, что волшебная сила движущихся картинок позволит переборхесить самого Борхеса. В итоге экранный Кафка сходится в рукопашной с доктором Мурнау, адским хозяином высящегося над Прагой замка, а Хэммет спотыкается о трупы в лабиринтах Чайнатауна. Оригинальность – худшая банальность: визуализация «внутреннего мира» писателя лишает его магической силы. Читатель – соавтор фантасмагорий, зритель – раб режиссерского решения.

Снимать кино о Хармсе тяжело вдвойне – уж слишком он на первый взгляд киногеничен. Судьба – роковая: арест и голодная смерть в блокадной психушке, куда поэт-симулянт попал, перехитрив не столько следователей и психиатров, сколько самого себя. Имидж – легендарный: сыграть Хармса так же просто, как Льва Толстого. Приклей актеру бороду, разуй его, обряди в косоворотку – вот и «пахать подано». Посади голого актера (Войцех Урбаньский) у окна с видом на двор-колодец, сунь в зубы трубку, нахлобучь кепи – Хармс как с иголочки. Но внешняя киногеничность Хармса мнима, скрывает отсутствие внутренней киногеничности его текстов – до сих пор непонятых, возможно, непонятных, если не бессмысленных. Неочевидна ни их связь с реальностью, ни даже то, какой Хармс «матери истории ценен»: блестящий халтурщик на ниве детской поэзии или автор сокровенной «Старухи». Разлад между внешней карнавальностью и патологической мизантропией Хармса сформулировал Николай Олейников в пародии на его (совместный с Маршаком) опус «Веселые чижи». В веселой «квартире сорок четыре» жили отнюдь не беззаботные птички-музыканты, а «чиж-алкоголик, чиж-параноик, чиж-шизофреник, чиж-симулянт, чиж-паралитик, чиж-сифилитик, чиж-маразматик, чиж-идиот».