Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Здесь пытки тоже норма. Одна женщина, Ли Сун Ок, говорит, что ее допрос по делу о мелком правонарушении начался с того, что ее повалили на пол, накрыли одеялом, а затем двадцать или тридцать мужчин пинали ее, пока она не потеряла сознания. Затем ее допрашивали трое суток подряд и били, едва она закрывала глаза или задремывала. После этого несколько месяцев над ней издевались – запихивали в кирпичную гончарную печь, где она теряла сознание от жары; секли, раздев донага и примотав к стулу; привязывали к скамье и насильно заливали воду в горло; выбивали зубы; совали между пальцами палки и крутили. Однажды, в очередной раз лишившись чувств, она пришла в себя и увидела, что ей поперек живота положили доску, а на доске стоят двое мужчин; после этого Ли не могла подняться две недели. Преступление ее состояло в том, что она отказалась дать крупному сотруднику безопасности лишний отрез ткани (сверх его пайка), из которого чиновник хотел сшить себе пиджак как у Ким Чен Ира. Если б она дала ему ткань сверх положенного, наказание было бы не мягче или даже строже.

Еще один северокореец, директор школы, рассказывал, что в здании школы нашел трупы двух учителей, а когда сообщил об этом в полицию, его арестовали за двойное убийство. Никакого расследования не проводилось. Добиваясь признания, полиция пытала его током, пока у него буквально не расплавились уши и пальцы. Позднее, когда в убийстве признались какие-то воры, бывшего директора, охромевшего и изуродованного, отпустили при условии, что он даст подписку о неразглашении, обязуется никогда никому не рассказывать о том, что с ним было, – а иначе его ждут новый арест и новые пытки.

Бежать буквально некуда. Если покончишь с собой, как поступали многие, в лагерь угодят твои родные, а если они уже в лагере, их казнят или посадят в одиночку – в камеру, где можно только сидеть и торчат шипы, чтобы заключенные не прислонялись к стенам.

В центре сосредоточения было шумно и людно. Сину велели раздеться, одежду забрали, а взамен дали тюремную робу – Син узнал в ней старую китайскую военную форму времен Корейской войны. Когда он переоделся, его бросили в одиночную камеру, где даже не ляжешь толком. Высоко в стене была узенькая щелочка зарешеченного окошка, в другой стене – стальная дверь. Деревянные полы пропитались человеческими нечистотами. Все это походило на склеп.

Ему принесли каменную миску «со смесью зерна и бобов, слегка сдобренных рисом», и алюминиевую ложку без черенка. У двери стояли двое надзирателей.

– Ты обязан соблюдать следующие правила, – прогавкал один. – Первое: пока я не дам команды спать, сидишь прямо, руки на коленях. Смотреть вперед, глаза открыты. Головой не шевелить, руками не шевелить. Все понятно?

Син вяло кивнул. Сунул в рот ложку каши и выплюнул. В каше было полно камней.

– Второе: чтобы воспользоваться уборной, подними руку и попроси разрешения. Третье: на отбой звонит колокол. Когда прозвонил колокол, можно шевелиться. Когда прозвонит колокол, мы зайдем проверить и разрешим лечь. Тогда можно лечь. Все понятно?

– Да.

Син заставил себя доесть. Надзиратели забрали пустую миску и заперли стальную дверь. Солнце опустилось ниже окошка, и Син Сан Ок остался в темноте.

В тюрьме Сина мучили голод, болезни и одиночество. Во время побега он отморозил палец на ноге, и теперь палец воспалился. Сина постоянно трясло от страха, есть хотелось «зверски». Сидя в камере – спина прямая, руки на коленях, – он слышал, как других заключенных избивают за неподчинение или за то, что шевельнулись. Как-то раз он услышал женский крик и так узнал, что это тюрьма для обоих полов. Между надзирателями регулярно вспыхивали драки, обычно из-за того, что один обзывал другого «либералом» или «демократом» – худших оскорблений в тюрьме не было.

Син наблюдал, как обращаются с ним, и недоумевал. На него надзиратели тоже рявкали и бранились. Ни мыла, ни зубной пасты у него не было – зубы он чистил солью; питался бурдой на соленой воде и с камешками, всегда без мяса, но порой с кусками редиски или капусты, которые доставались заключенным через одного. Тем не менее, когда Син заболел, ему вызвали врача, а когда ночами стало холодно, надзиратели принесли ему несколько лишних одеял – и то и другое роскошь, другим зэкам недоступная. Когда на кухне отрабатывала смену одна женщина, к каше Сину давали миску традиционного корейского суннюна (рисовую корочку, оставшуюся в котле после жарки, заливают водой, кипятят и в теплом виде пьют то, что получилось). Суннюн был прекрасный, прямо как у мамы.

И надзиратели, патрулируя коридор, неизменно навещали Сина. Рано или поздно один из них прислонялся к двери и неподвижно ждал, пока Син заметит. А затем его вполголоса расспрашивали о жизни в Южной Корее.

– А правда, на Юге есть такие места, где тебя бабы развлекают?

– Само собой, – ответил Сии.

– И если туда прийти… можно их ласкать? Забавляться как хочешь?

– Ну…

– Если заплатить, можно что угодно с ними делать, да?

– Конечно, – кивнул Сии.

Надзиратель тоже кивнул, ухмыльнулся и отошел от двери.