Как и многое другое, казни в Северной Корее – театр, где приговоренный – премьер поневоле. У Ин Хи, надо думать, была одета в тюремную робу – по слухам, специально разработанную армейскими учеными для публичных казней: сероватый плотный костюм из шерсти и хлопка, который эффектно багровел, впитывая кровь. У Ин Хи примотали к столбу двумя веревками – одной через грудь, другой по ногам. Она кричала не умолкая. Она во всю глотку звала Ким Чен Ира и других крупных партийцев (одни очевидцы вспоминали потом, что она осыпала их проклятиями, другие – что она заклинала дать ей шанс поговорить с Кимом, объясниться, вымолить прощение). Затем один военный подступил к микрофону, и его голос гулко загрохотал из репродукторов, еле заглушая крики:
– За совершение преступлений против морали и нравственности народная актриса У Ин Хи приговаривается к смерти. Она будет расстреляна именем народа.
И едва затихли слова «именем народа», затрещали выстрелы.
Расстрельная команда из трех солдат поступила как обычно. Первый залп порвал веревку на груди, и тело У Ин Хи переломилось, точно в последнем поклоне. Второй залп пришелся в голову, и голова живописно взорвалась кашей из плоти, кости и мозга. («Зимой, – писал Кан Хёк, вспоминая казни, виденные в детстве, – при минус двадцати или минус тридцати выделяется много пара – очень большая разница температур между телом и воздухом».) Наконец, последний залп перерезал веревку на ногах, и тело У Ии Хи с глухим стуком рухнуло на расстеленный у ее ног мешок.
На трибуне Ю Хо Сон грохнулся в обморок. Он был без чувств и не видел, как солдаты ногами впихивали тело его жены в мешок, а потом забрасывали мешок обратно в джип. Тело казненного, пишет Кан Хёк, обычно «бросали где-нибудь в горах, не хороня, чтобы его съели [дикие] собаки». Двери джипа захлопнулись за народной актрисой У Ин Хи, и машина укатила. На миг над стрельбищем повисла тишина, а затем дети, возбужденно крича, выскочили из первого ряда и наперегонки кинулись к столбу – драться за стреляные гильзы, усыпавшие окровавленную землю.
После этого фильмы У Ин Хи запретили, ее фотографии в журналах закрасили или вырезали, а страницы с упоминаниями ее имени в книгах по истории кино склеили. Если по телевизору показывали ее классические фильмы, все сцены с нею вырезались, и сюжет превращался в полную околесицу, а зрители получали внятное предостережение – они, обитатели этого ритуализованного мира умели понимать такие намеки. Ю Хо Сона выслали из Пхеньяна и «отправили на производство». Тысячам очевидцев казни особым указом запретили о ней поминать под страхом смерти. Но зачем возводить трибуны и завозить на автобусах тысячи очевидцев, если не хочешь, чтоб те об этом говорили?
А уж они, конечно, говорили – шепотом, украдкой озираясь через плечо. Тремя годами позже, на вилле, в своей богатой тюрьме, Чхве Ын Хи подслушала, как работники пересказывают друг другу эту историю довольно громко – то ли нечаянно голос повысили, то ли хотели, чтоб она услышала. И предостережение она тоже прекрасно поняла.
Только один человек в стране может отдать приказ без суда и следствия казнить знаменитую и почитаемую актрису, которая его подвела, и поставить шоу с таким безупречным и безжалостным чутьем, – и зовут этого человека Ким Чен Ир.
Эпизод третий. Продюсер Ким Чен Ир
Трумэн (Джим Кэрри): И что – все было ненастоящее?
Кристоф (Эд Хэррис): Ты был настоящий. И поэтому на тебя так приятно было смотреть.
21. Вместе
Наблюдая за пьяными гостями на банкете в честь воссоединения с Сином, Чхве припомнила трагическую историю народной актрисы. Вот в какой мир они оба ныне вступали.
Син сидел по правую руку от Ким Чен Ира. Тот со старшим говорил любезно и учтиво, чуть ли не сокрушенно. Любимого руководителя всю жизнь баловали, он всегда получал все, чего хотел, и, надо думать, лишь редкие переживания волновали его своей новизной. Наверняка то было одно из них. Среди его знакомых Син Сан Ок был первым кинорежиссером мирового масштаба – Ким Чен Ир видел, любил и ценил все его фильмы – до того, что счел Сина достойным стать северокорейской звездой.
– Пожалуйста, простите за театральность, господин Син, – блестя глазами, сказал Ким Чен Ир. – Мне жаль, что я причинил вам столько страданий.
Он взял руку Сина, переложил себе на колено и пожал. Не успел Син открыть рот, Ким Чен Ир продолжил: