Киномания

– С Гитлером? Вы говорите о Второй мировой войне?

– А была и третья?

– Это же больше тридцати лет назад! И с тех пор вы здесь? Боже мой! И не пытались бежать?

Он махнул в сторону моря, потом опять изобразил ладонями челюсти.

– Куда тут убежишь? Уж поверьте мне. Были попытки.

– Чьи?

Ему пришлось глубоко порыться в памяти, прежде чем ответить.

– Вы не первый мой напарник. Здесь был молодой немец – моложе вас. Студент. Альбрехт. Славный парень. Мы очень подружились. Он построил плот. – Голос старика замер – он погрузился в воспоминания.

– И что же с ним случилось?

– Он вытянул руку и резко перевернул ее – значит, что плот опрокинулся.

– Там, – сказал он, показывая на ближайший к нам кусок берега, – Вода стала красной. Так Альбрехт и погиб, – Потом, оживившись, он добавил: – Он мне очень помогал в саду… и не только.

– А корабли сюда не заходят? – спросил я.

– Мы вдали от морских путей. Несколько раз небольшие суда заходили за волнолом. В другом месте здесь пристать очень трудно. Случайно сюда зашли. Сторожа их прогнали, прежде чем я успел пересечь остров.

– А кто-то еще, кроме Альбрехта, здесь был?

Он кивнул.

– Француженка. Моя первая напарница. Ее прислали вскоре после войны. Но она была очень больна. Долго не протянула. Бедняжка.

– Сироты дали ей умереть?

– Я думаю, сторожа были виноваты. Не послали вовремя за доктором. Может, думали, что притворяется.

Я дождался, когда его глаза вновь обратятся на меня, чтобы прочнее завладеть его вниманием, и отчеканил вопрос:

– Почему вас держат в плену?

– По той же причине, что и вас, – спокойно ответил он.

Я сверлил взглядом его старое, невыразительное лицо.

Чуть ли не боясь спросить, я все же спросил:

– А что вы знаете обо мне?

Он поднялся на старческие ноги и засеменил в бунгало, приглашая меня за собой. Я пошел за ним. Домик внутри оказался меньше, чем мне представлялось, но в нем стояла необычная прохлада. У бунгало были толстые стены, облицованные плотным белым гипсом, который не пропускал тепло. Как я уже видел снаружи, обстановки было всего ничего – легкий стул, обеденный и письменный столы, кровать. Но мое внимание привлекло то, чего я не заметил из окна: набитый книгами шкаф у одной из стен. Я обвел их взглядом. Книги. Десятки книг. Новых совсем немного. Многие тома в старинных переплетах и не похожи на английские издания. И тем не менее я молча произнес благодарственную молитву. Теперь у меня будет что читать.

Старик устало уселся за свой письменный стол и подтолкнул ко мне беспорядочную кипу бумаг. Несколько листов слетели на пол, присоединившись к другим, уже лежавшим там. Текст был печатный, хотя машинки в комнате я не видел. На верхних страницах я увидел карандашные пометки на полях и между строк – неразборчивые записи, сделанные к тому же слишком мелким почерком, но я все же понял: язык – не английский. Они привлекли мое внимание раньше текста. А потом, перебрав листы, я понял. Это была моя работа, копия моей рукописи. А вот и титульная страница: «Голливудские годы». Моя книга. Здесь. На столе этого старого чудака. Обведенные кружком абзацы, вычеркнутые строки, подчеркнутые слова. Повсюду его комментарии. По-немецки – теперь я догадался.

Я поднял глаза. Он смотрел на меня:

– Auch ich wusste zu viel[54]

И тут истина обрушилась на меня – просто погребла под собой. Ничто не могло быть очевиднее. Но я и представить себе такого не мог. Очевидное – невероятное.

Когда в голове у меня прояснилось, я обнаружил, что лежу грудью на столе, пытаясь подняться на ноги. Обморок продолжался всего несколько мгновений, но старик за это время успел подойти и взять меня за плечи, хотя сил удержать меня у него не было. Он довел меня до своей кровати и усадил на нее.

– Я приготовлю вам чаю, – мягко сказал он и вышел в маленькую соседнюю комнату.

Мысли мои лихорадочно плясали, в голове царила полная сумятица. Сотни вопросов просились на язык, но я подавлял их в себе. Я только испытывал отчаянную тоску. Сочувствие к нему. К себе. Больше всего мне хотелось выть в бессильной ярости, как дикий зверь, без всякой пользы беснующийся в клетке. Он провел здесь тридцать пять лет. Неужели то же самое они заготовили и для меня? Они. Лишь с несколькими из них я встречался лицом к лицу, а остальные – безликая масса, которую я никогда не узнаю. Какое право имеют они так поступать со мной?

Когда он вернулся, я спросил:

– С сорок первого? И вы все это время здесь? – Он кивнул, протягивая мне теплый чай все в той же оловянной кружке. – Но как вы… это выносите? – Задав этот вопрос, я почувствовал, как слезы подступили к моим глазам. Слезы жалости к самому себе.

Он погладил мое плечо – жест искреннего сочувствия.