Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Может быть, неуместно, говоря о Шарло, подымать социальные темы? Но толпа требует себе и своих актеров, и Шарло, играя перед миллионами и для них, все же может быть не чужд самых высоких и серьезных идей. И если английская армия по окончании войны покидала Францию под напев «Au revoir Paris»[384], сочиненный клоуном Грок[ом], а французские солдаты всю войну распевали песню «Мадлон», обязанную творчеству шансонье Буайе[385], почему Шарло не обогатить своего искусства общественными мотивами? Недаром же в одной из [своих] постановок «Дитя»[386] он во сне представил социальный рай, где все будут как ангелы, где полицейских не будет или они будут ласковы, как родные, где все будут помогать друг другу и любить всех, в белых рубашках и с белыми крылышками, – ситцевый, конфетный рай доброго дедушки Диккенса. И как бы хорошо чувствовал себя в нем покойный Варламов!

Эти мысли и такие чувства никогда не явятся при виде третьего великого актера из той славной семьи фантазистов, эксцентриков и комиков – Макса Дэрли.

Он – победитель, герой, он всегда торжествует. Едва он входит на сцену, и уже сразу замечен. Грим, походка, одежда – все обдумано так, чтобы немедленно привлечь к себе внимание. И всегда все брошено резко, сильно, четко, красочно. Актер комедии, он не имеет раз навсегда определенного образа, напротив, он вечно меняется, и одно из свойств его – это неузнаваемо гримироваться и разнообразно одеваться, так что все роли, где требуется переодевание, мистификация и т. д., отдаются ему и исполняются им бесподобно, со всей фантазией, присущей английским эксцентрикам: когда в одной пьесе он должен изображать человека, едва не утонувшего во время купанья, он входит голый с пробковым поясом и лодочным рулем за спиной. Недаром он начинает свою деятельность вместе с Шарло в той же английской труппе.

Но при всем его разнообразии вы всегда узнаете Макса Дэрли по внутреннему его облику, который, непрерывно меняясь, остается в основе тем же.

Резкие, угловатые жесты, резкий, кричащий голос, – даже играя лакея, он держится повелителем. Это не изящная волнистая линия Мориса Шевалье: весь из углов Макс Дэрли. Но фантазия его так же неисчерпаема, как у первого, ни одного слова не пропустит он без того, чтобы не извлечь из него всех возможных комических эффектов. Заговорят о поездке по железной дороге – Макс Дэрли уже разыгрывает целые сценки на эту тему, упомянут о свадьбе – Макс Дэрли уже качает ребенка – подушку.

Вот расхаживает он широкими шагами по сцене в одежде английского пастора, невероятно высоко подымая ноги, поставив их на стул, усаживаясь на столе, облокачиваясь на голову сидящей в кресле старушки – так играет фантазия Макса Дэрли, беря поводом слишком сильно увеличивающие очки, наспех насаженные на нос. Вскочить на диван, спрятаться под ним, залезть под стул, сесть растерянно на клавиши рояля и сыграть таким необыкновенным манером причудливую мелодию – все это дело пяти минут, на все такие выдумки неистощимый мастер Макс Дэрли, герой гротеска, вырастающего в фантастику.

И, как Морис Шевалье, он без устали заставляет играть с собой всю окружающую бутафорию. Нет предмета, мимо которого он прошел бы без того, чтобы не разыграть с ним какую-нибудь пантомиму, и ничтожная подзорная труба в его руках превращается на протяжении акта в слуховую трубку, пожарную кишку, винтовку или пулемет.

В том, как они играют подобными предметами, видна вся разница между иронической и грациозной легкостью Мориса Шевалье и угловатой напористой резкостью Макса Дэрли. Одновременно с «Дэдэ», где действие происходит в сапожном магазине, шла в «Пале-Рояль» забавная пантомимная пьеска, где выступал Макс Дэрли, играя аптекарского помощника. Однородность обстановки и сходство позволяло особенно отчетливо отличить угловатую жестикуляцию комедианта рядом с волнистой плавностью шансонье.

Когда-то я высказал мнение, что Макс Дэрли отлично сыграл бы Хлестакова. Оно было подхвачено в России, занятой тогда обсуждением исполнения этой роли г. Чеховым[387]. Я продолжаю думать, что был прав, несмотря на то что в самозванце-ревизоре «ничто не означено резко». Артист сумел бы спрятать свои углы, но сама натура его вполне созвучна темпераменту гоголевского героя, мастерство же его в создании типов, меткость их характеристики у него совсем безупречна.

Если бы захотеть восстановить артистическую родословную его, пришлось бы отступить до итальянской импровизированной комедии и дойти до английской пантомимы, помянуть добрым словом и английских клоунов-эксцентриков, которые не чужды шекспировским комедиям. И в этой родословной находят свое место и Макс Дэрли, и Морис Шевалье, и милый Шарло с широкой улыбкой и грустными глазами.

Кинематограф, комедия, оперетка сливаются здесь в самой сущности сценического искусства – движении.