Киноповести

В руках у Дон-Кихота оказываются какие-то бутылки и пузырьки. Он сливает их содержимое в кастрюлю, зажигает горелку газовой плиты и ставит кастрюлю на огонь.

Алеша садится.

— Я хочу с вами посоветоваться. Понимаете, у меня все время какие-то неприятности. Хочу сделать хорошее, а выходит собачья ерунда. И ребята меня вечно дразнят: «Дон-Кихот», «Дон-Кихот». Мы ведь в школе проходили ваш образ как отрицательный.

— Да что ты? — удивляется Дон-Кихот.

Он подсел на край кровати, уложил Алешу и прикладывает к его груди примочки.

— Честное слово, — подтверждает Алеша, — отрицательный.

— За что же?

— Ну за мельницу, например.

— Разве я с ней плохо сражался?

— Нет, но надо, говорят, искать настоящих противников, понимаете…

— Слушай, Алеша. На свете есть добро и зло, — говорит Дон-Кихот, окуривая Алешу каким-то дымом, — и зла еще очень много — не упускай никогда случая сразиться со злом, заступайся за слабых. Бросайся в бой не задумываясь. Не боясь ничего, никого, никогда. Если враг в тысячу раз сильнее тебя — все равно бросайся в бой. Вот и все. Тогда ты станешь храбрым, ты станешь счастливым и ты покоришь свою Дульцинею… Ведь до сих пор ты ее, кажется, еще не встретил?

— Я… нет…

— А Катя, которую ты в прошлом году провожал до троллейбуса?

— Ну, что вы… детская дружба.

— Гм… странно. А ведь рана глубокая… Э… постой, ты еще что-то от меня скрываешь?

Дон-Кихот наклоняется к Алеше, и вдруг вместо его лица перед Алешей лицо Лизы. Она улыбается, заглядывает в Алешины глаза, за Лизой и сквозь ее лицо видны странные вращающиеся формы — нечто вроде моделей атомов и бегущих по своим орбитам нейтронов и протонов. Они то вспыхивают, то гаснут, образуя фантастический световой мир.

— Я должен так много сказать вам, — говорит Алеша. — Я всегда верил, что где-то есть идеал, где-то есть самая прекрасная, самая чистая, самая гордая. И вот я наконец нашел вас…

Лицо Лизы совсем, совсем близко.

Алеша лежит все так же с открытыми глазами на своем сундучке, смотря вверх, на преломляющийся лучик.

— Тушите свет… — слышится из комнаты голос матери, и полоска света гаснет.

Все так же, не изменив положения, сидит на скамье Сергей Сергеевич. Так же лежат рядом с ним папироса и спички, но уже не ночь, а яркое, солнечное утро. Пересвист птиц. Ветер шевелит листву деревьев.

За спиной Сергея Сергеевича высоко поднимается и падает, рассыпаясь и сверкая на солнце, водяная струя: поливают сквер.

Раздается мощный, неторопливый, густой заводской гудок.

Откликается другой, третий.

Сергей Сергеевич поднимается со скамьи.

Постоял. Пошел.

На тротуаре он сразу попадает в бурную толпу спешащих людей.

У входа в административное здание — Алеша. Он заглядывает в записку, подходит к двери, но войти не решается.

Бегло взглянув на Алешу, проходит Сергей Сергеевич. Взявшись за ручку двери, он останавливается и оглядывается.

Алеша стоит на месте.

Сергей Сергеевич подходит к Алеше, хмуро, исподлобья рассматривает его.

— Новичок?

Алеша утвердительно мотнул головой.

— Сколько лет?

— Семнадцать.

— Вчера, что ли, отпраздновал?

Алеша молчит, смотрит в землю.

— Отец есть?

И не дав ответить, поняв, что отца нет, спрашивает:

— Семья большая?

— Семеро.

Сергей Сергеевич молчит, легонько раскачиваясь с каблуков на носки, все так же хмуро глядя на Алешу.

И вдруг говорит:

— Пошли.

А в т о р. Главного инженера ждали десятки людей в это утро. В три голоса звенели телефоны — прямой, внутренний, городской. Нина, секретарь главного, не успевала отвечать — нет, нет, не приходил, нет, его нет…

Сергей Сергеевич идет по цеху. Он идет неторопливо, глубоко засунув руки в карманы пиджака.

Алеша следует за ним. Он косится на сноп искр, летящих как будто прямо в него, вздрагивает, когда из-под ног вдруг с оглушительным свистом вырывается пар или над самой, кажется, головой проносится огненная болванка… А то полыхнет неожиданно жаром из открывшейся пасти нагревательной печи… Сергей Сергеевич то и дело отвечает на приветствия. С недоумением смотрят рабочие вслед странной паре.

А в т о р. Он рассказывал Алеше о заводе, он видел все, что делается вокруг, и в то же время другой человек в нем говорил: неужели конец… неужели действительно нет на свете ни Машеньки, ни Бориса?.. Но ведь это значит — ничего нет: ни вот этой пылинки на станке, ни неба, ни людей вокруг… Ничего больше для меня не существует…

В кузнечном цехе Сергей Сергеевич останавливается. Алеша с любопытством заглядывает сквозь водяную завесу в огненное чрево печи.

— А ты когда-нибудь задумывался над смыслом всего этого?.. — говорит Сергей Сергеевич.

В цехе стоит грохот, и говорить приходится очень громко.

— Смысл? — переспрашивает Алеша. — Чего?

— Ну, всего… Жизни, того, что люди рождаются, живут…

— Конечно, я об этом думал. Еще в девятом классе.

— Гм… У вас что же, в девятом классе проходили смысл жизни?

— Я просто сам… так… думал…

— Ну, ну… Алеша, у тебя папиросы не найдется?.. Ладно, нет и не надо. Пошли.