Читаем Киноспекуляции полностью

Возможно, им нравилась постельная сцена между Джули Кристи и Дональдом Сазерлендом в «А теперь не смотри». Возможно, они (как моя мама) сочли сексуальной сцену в ванной между Роном О’Нилом и Шилой Фрейзер в «Суперфлае» Гордона Паркса-младшего. Но были ли они готовы к борцовской схватке голых Оливера Рида и Алана Бейтса во «Влюбленных женщинах» Кена Рассела? Что они чувствовали на сцене изнасилования Сьюзен Джордж в «Соломенных псах» Сэма Пекинпы? Тревогу или возбуждение? И если тревогу, то сразу или все-таки потом? И не это ли тревожило больше всего?

Подобные сцены зарождали в зрителях растущее чувство беспокойства о том, что́ их ждет в темном кинотеатре, среди незнакомых людей. Понимаете, если ты идешь в кино на «Изнанку Долины кукол», ты примерно представляешь себе, что тебя ждет. Но, покупая билет на «Избавление», большинство зрителей не знали, что увидят, как Неда Битти трахают в жопу.

Зрители, живущие не в Нью-Йорке и не в Лос-Анджелесе, не читающие New York Times, New Yorker или Village Voice, начали бояться ходить в кино на новые фильмы. Наевшись до отвала «Паникой в Нидл-парке», «Джо», «Ленни», «Играй как по писаному», «Спортивным клубом», «Охотой», «Последним летом» и «Дасти и Суитс Макги», завсегдатаи кинотеатров стали с опаской относиться к современному американскому кино. К мрачности, наркотической тематике, обилию раздражающих факторов: насилия, секса, сексуального насилия. Но больше всего они опасались цинизма, направленного против всего на свете. Неужели действительно, как сказала Полин Кейл в начале десятилетия, лучшие фильмы приходят к выводу, что самый разумный выход для американцев – накуриться в хлам?

Неужели ничего не имеет смысла?

Неужели вокруг сплошные мучения?

Неужели каждый фильм рассказывает об очередном мужике с проблемами?

Хиппующую публику бессмысленная смерть героя в финале фильма приводила в восторг. Эта смерть утверждала их позицию: победить нельзя. Когда Роберт Блейк погибал в финале «Парней в синей форме», а Стейси Кич – в финале «Новых центурионов», когда Фонда и Хоппер отбрасывали копыта в «Беспечном ездоке», в этом не было смысла, но была трагическая ирония. И всем это казалось правильным: так подтверждались бессмысленность и трагическая ирония жизни в Америке. Бессмысленность смерти и делала их героями. В первой половине 1970-х героем был не тот, кто воевал за морями и убил кучу вражеских солдат. Героем был тот, кто воевал, вернулся и был застрелен при ограблении магазина спиртных напитков. Но мы говорим об аудитории Джека Николсона, Эллиота Гулда и Дастина Хоффмана. Аудитория Бёрта Рейнолдса и Чарльза Бронсона думала несколько иначе.

Когда после «Самого длинного ярда» Роберт Олдрич снова снял Бёрта Рейнолдса в «Грязном деле», фильм поначалу взорвал кассы кинотеатров… пока зрители не узнали, что в конце фильма Бёрт погибает. Причем погибает в самом циничном духе 1970-х. Аудитория Бёрта цинизмом не страдала, этих людей Америка полностью устраивала. Они лучше бесплатно посмотрят на то, как ярко одетый Бёрт шутит над своими старыми фильмами в шоу Джонни Карсона, чем заплатят за фильм с плохим концом.

Если бы вы захотели посмотреть вестерн-вестерн, то вы бы, скорее всего, попали на фильм Эндрю Маклаглена или его друга Бёрта Кеннеди, а в главных ролях были бы старперы вроде Джона Уэйна, Кирка Дугласа, Роберта Митчума, Джеймса Стюарта, Генри Фонды или Дина Мартина. Из парней помоложе в настоящих вестернах все еще снимались Джеймс Гарнер и Джордж Пеппард. Но подлинный по духу фильм 1970-х, за исключением ностальгических картин для стареющей аудитории стареющей звезды, был бы антивестерном. В этот период практически любой жанровый фильм был бы антижанровым. И подспудно обнажал бы абсурдность и грязные политические интересы, скрывавшиеся за жанром со времен раннего Голливуда.

И вдруг нагрянула целая серия новых фильмов: «Последний киносеанс», «В чем дело, Док?», «Крестный отец», «Американское граффити», «Бумажная луна», «Челюсти», «Кэрри», «Звездные войны», «Близкие контакты третьей степени» – фильмы совершенно понятные, снятые не для самовыражения автора, а для зрительского удовольствия и по-новому использующие старые знакомые жанры. Оказалось, что публика ждала именно таких фильмов.

Киношпана, названная так по увесистому критическому эссе Майкла Пая, была первым поколением молодых белых режиссеров с дипломами киношкол, выросших перед экраном телевизора. Именно их попсовым поделкам суждено было стать символами десятилетия. Представителями этого движения были Фрэнсис Форд Коппола, Питер Богданович, Брайан Де Пальма, Мартин Скорсезе, Джордж Лукас, Джон Милиус, Стивен Спилберг и Пол Шредер.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное