Киносценарии: Нечаянные радости. Светлый ветер. Потусторонние путешествия

Первым верхом прискакал Иаков, но не решился подойти, а только соскочил с лошади и остановился поодаль... Потом Филипп увидел остальных. Они бежали к нему. Среди них он узнал Деккера. Профессор был всклокочен, и рот его был открыт, словно испуганный крик застрял у него в горле. Он добежал первым и задыхаясь упал на траву рядом с Филиппом.

Филипп подполз к нему и положил голову профессору на грудь.

О. Григориус сидел в своей келье и крошил хлеб в чашку с молоком. Вошел Филипп.

— Вы меня звали? — спросил он.

— Да. Хочешь молока?

— Спасибо, я сыт.

О. Григориус проглотил две-три ложки и отодвинул чашку в сторону.

— Я ухожу из монастыря...

Филипп молчал.

— Пойдем со мной... Я к людям иду, — сказал о. Григориус. — Живое слово им понесу, которое церковь извратила.

— Не поймут вас, — сказал Филипп. — Смеяться станут.

О. Григориус посмотрел на Филиппа.

— Ты так говорить стал, точно всё уже понял... И суть жизни, и пути ее...

— Вовсе понимать жизнь не надо да и объяснять тоже, — сказал Филипп.

— Да? А что же надо?..

— Жить надо... И постараться задавать меньше вопросов.

— Как животное? — сдерживая гнев, сказал о. Григориус.

— Жизнь разумна сама по себе, — сказал Филипп, — неразумно то, что сверх нее придумывается... Вы своего бога выдумали, а я своего ищу...

— У тебя уже и бог другой?

— Да, — сказал Филипп.

— Какой же это?

— Тот, которого я вижу.

— А в себе ты его не чувствуешь?

— Если я не найду его в себе, тогда его нет вовсе, — сказал Филипп...

— А сейчас-то что есть? — сказал о. Григориус. — Абсолютная свобода?.. Абсолютное бытие?.. Слепой случай, который играет человеком, как пылинкой?..

— Нет, — сказал Филипп, — власть человека над жизнью зависит от его воли и способности проявить себя...

— Не свои слова ты говоришь, — сказал о. Григориус.

— Может быть, — сказал Филипп, — но они мне нравятся...

— Жаль мне тебя, — сказал о. Григориус, — хоть и страшен ты, как бесноватый... У тебя отняли человеческий облик, сделали уродом. Как бы о двух головах... А ты радуешься и гордишься даже...

— Вы не знаете, что это такое... Видеть землю сверху, с высоты... Вам никогда не понять этого.

— Грех всегда сладок, — сказал о. Григориус.

— А почему то, что сладко для человека, вы называете грехом?..

— Ты начал жить плотью. Вот почему ты занялся поиском Бога... Бога не надо искать. В него надо либо верить, либо не верить. Ты не веришь. Уже давно не веришь, еще с тех пор, когда начал вычитывать из книг чужие откровения и приписывать их себе. Ты прав. Твое место здесь, ибо монастырь этот из прибежища слабых стал местом духовного разврата, — сказал о. Григориус.

— Почему же? Я тоже уйду, — сказал Филипп. — Только вы пойдете по земле, я поднимусь в небо. Вы не поверили, что Иисус приходил ко мне, не поверили искренности моей исповеди и первый зародили во мне сомнение... Вы не поверили, что небо опустилось ко мне. Но вынуждены были поверить, что я поднялся в небо .

— Прощай, — сказал о Григориус.

— Прощайте.

Филипп вышел и пошел через двор к себе в келью. Неподалеку от пристройки, где он жил, сидел на скамеечке Иаков.

— Я давно тебя жду, — сказал он. — Доктор хочет тебя видеть. Он болен.

— Попозже, — сказал Филипп поморщившись. — Я сам приду.

— Они просили, как увижу, сразу привести.

Профессор Деккер полулежал, обложенный подушками, однако, несмотря на болезненное выражение лица, был весел и возбужден. Клаф, наоборот, выглядел мрачным.

— Вот и он, — сказал профессор, увидев Филиппа, и порывисто схватил его за руку. — Садись... Я соскучился по тебе... Десять лет нашего труда сидят перед нами в его облике, — повернулся к Клафу.

— Я хочу прочесть тебе одно письмо... — снова обратился Деккер к юноше. — Тебе будет интересно...

— Вряд ли он что-нибудь поймет в этом письме, — сказал Клаф.

— Я постараюсь, — сказал Филипп.

— Вы никак не хотите понять, что перед вами сидит совсем другая личность, — сказал Деккер.

— Вы устали, — сказал Клаф. — Вам надо отдохнуть.

— Нет-нет, читайте, — сказал Деккер. — Я чувствую себя хорошо...

— «Дорогой Герберт, — прочел Клаф. — Я чрезвычайно рад после девяти лет молчания получить от тебя письмо и узнать, наконец, куда ты исчез...»

— Мы были друзьями, — перебил Деккер. — Он тоже одно время увлекался химией, как и я. Это потом я переключился на биофизику, а он вообще — на социологию... Впрочем, читайте, Клаф...

— «Я всегда очень жалел, что ты, обладая столь очевидным талантом, увлекся тем, чего от тебя совершенно не ждали, и дал возможность всякого рода посредственностям от науки травить тебя, что в свою очередь тебя озлобило и окончательно сбило с пути. Поэтому, получив от тебя письмо, я надеялся, что ты, наконец, понял свою ошибку...»

— Тут пропустите, — перебил Деккер. — Далее идет всякая белиберда... Я, собственно, написал ему в момент нервного ощущения удачи, когда весь мир казался мне прекрасным... А до того мы с ним сильно повздорили и вообще разошлись навсегда... Он иностранец, эмигрант. Он русский. Ему не понять наших проблем.

— Так, может, не стоит и читать дальше,— сказал Клаф.