Киносценарии: Нечаянные радости. Светлый ветер. Потусторонние путешествия

— Вы верите в Страшный Суд? — спросила хозяйка.

— Конечно, — почти машинально ответил Филипп, глядя в тарелку.

— Значит, вы верите в неизбежность греха? Ибо без греха Страшный Суд невозможен.

— Да-да, конечно, — сказал Филипп.

— Вы знаете, — продолжала хозяйка, — здесь совершенно не с кем поговорить о том, что выходит за рамки кухни и сплетен. Я не надоела вам?

— Нет-нет, — сказал Филипп.

— Простите мою наивность, — сказала она. — Если в мире неизбежен грех, а в конце мира — Страшный Суд, то что же тогда Бог?

Филипп посмотрел на хозяйку.

— Загадка, — ответил он. — Бог — это загадка...

— Верно! — вскричал вдруг глава дома, молчавший до этого и лишь слушавший с напряженным лицом.

Его супруга была шокирована ответом Филиппа и выглядела растерянной. Хозяин же ожил.

— И даже не мировая загадка, — сказал он, — не всеобщая, а та, которую каждый человек задает сам себе, когда ему становится невмоготу либо когда ему просто делать нечего... Я читал об этом в «Натурвисеншафт»... Интересная статья... Очень метко замечено. — Он засмеялся. — Каждый решает эту загадку для себя по-своему... Повезет — значит решит, не повезет — не решит...

— Что с тобой? — раздраженно и удивленно спросила его жена. — Что ты такое говоришь?

— Пожалуй, я... — сказал ее супруг, вставая из-за стола. — Пётр, — позвал он слугу, — пойди скажи, что почта сегодня будет закрыта. Скажи, что я занят, у меня гость...

Филипп тоже встал из-за стола, хозяин взял его под руку, они пересекли двор и скрылись за сараем.

— Что это с отцом делается? — удивилась хозяйка. — Этот монах меня чем-то пугает.

Она отрезала еще кусок пирога.

— Ты обратила внимание, он встал из-за стола и не поблагодарил... И на тебя он смотрел нехорошо.

— Ах, оставь, ей-богу,— сказала дочь. — Он вообще не обратил на меня никакого внимания.

— Пойди посмотри, что они там делают за сараем, — резко сказала мать. — Они что, давно знакомы?

Дочь встала и пошла к сараю. За сараем отец и монах о чем-то возбужденно шептались. Хозяин даже как-то по-детски, по-петушиному подпрыгнул и потер руки. Но тут же оглянулся и заметил дочь.

— Уйди, — сказал он. — Слышишь? Я кому говорю?

Девушка пожала плечами, рассмеялась и ушла.

— Я… — начал Филипп.

— Тише! — шепотом крикнул Самуэль. — Тут всё обдумать надо... Тут хитрость нужна, подготовка, тут дипломатия нужна, чтоб великое дело не погубить...

— Я показать вам хочу, — сказал Филипп.

— Не надо, — сказал Самуэль. — Я верю. И к тому же еще рано... Опасно преждевременно раскрывать. Лишь тогда действие осмысленно, когда оно своевременно.

— Я осторожно, — сказал Филипп и оторвался от земли.

Он медленно поднялся в воздух к крыше сарая и так же медленно и плавно опустился на землю.

— Великое свершится, — сказал Самуэль со слезами на глазах. — Свершится, но здесь требуется точный расчет. Свершится впервые в мире...

О. Григориус, шаркая ногами по пыли, брел по раскаленной дороге. Ряса его была обтрепана, он выглядел больным и усталым. На солнцепеке, среди сухих колосьев пшеницы работали темнолицые крестьяне. О. Григориус подошел к ним и поздоровался.

— Послушайте, что я скажу вам... — сказал он. — В тяжелом труде своем вы сами часто не понимаете, кто вы, зачем живете и каково значение вашей жизни... Не в буре, привлекающей к себе внимание, а в скромном, тихом дуновении ветерка святой Илья увидел Бога... Вы, как тот ветерок... Ведь ученики Иисуса были такие же, как и вы, — не богатые, не ученые, не известные никому до поры люди.

— Нашел время, — сказал старик, вытирая пот.

— Чем языком работать, — отозвался молодой парень, с неприязнью глядя на о. Григориуса, — помог бы нам лучше... А то ходишь себе, где попьешь, где перекусишь...

— Мы целый день неба не видим, — отозвался третий весело. — Все земле кланяемся... а в церковь ходим, — добавил он добродушно.

— Вот в церкви-то и обман! — сказал о. Григориус. — Там Бога нет...

— Шел бы ты своей дорогой, — сказал старик.

— Нет, зачем же, — отозвался молодой парень. — Пусть с нами покланяется... Может, здесь найдет.

Вокруг устало засмеялись. О. Григориус снял с себя котомку, положил посох, стянул рясу и остался в одной рубахе. Крестьяне смотрели на него с недоверием.

— Давай-давай, — сказал молодой парень и сунул ему в руки серп. О. Григориус наклонился и пошел вместе со всеми, подсекая колосья.

Пот заливал ему глаза, стекал по бороде, за шею. Рубаха его потемнела, он хрипло, тяжело дышал.

Солнце перевалило через зенит, когда крестьяне прекратили работу, чтоб перекусить. В тени на траве они расстелили кошму.

— Садись, поешь с нами, — сказал старик.

О. Григориус как в тумане вытер краем рубахи лицо и шатаясь подошел к старику. Крестьяне ели хлеб, оливки и лук. О. Григориус взял кусок хлеба и сказал:

— Вот где начало истинного братства... В хлебе совместном... Ни церкви, ни университеты, ни книги... Только трудом и любовью... Каждый должен понять свое значение...

— Ты ешь, — сказал молодой парень. — Устал, наверное...

— Единение людей, — вяло говорил о. Григориус, — не миф это, а правда... правда... — Голова его склонилась на грудь. Хлеб выпал из рук.