Кинжал для левой руки

Командующий флотом Черного моря подвел капитана 2-го ранга Михайлова к занавешенной карте Западного полушария. Он потянул за тросик, и черные створки раздвинулись: густая синяя штриховка покрывала в морях и океанах зоны действий германских подводных лодок и минные поля; проливы Гибралтар, Босфор-Дарданеллы, Ла-Манш были перечеркнуты колючими пунктирами стальных сетей, волнистыми линиями обозначали рубежи противолодочных барражей.

— Как видите, — пророкотал адмирал, — задача ваша не из легких. Чтобы перейти из Генуи в Архангельск, вашей подлодке предстоит пересечь зоны самых активных боевых действий на морских театрах. Я уже не говорю о том, что вам выпала честь впервые в истории русского подводного плавания выйти в открытый океан. Не буду скрывать опасности этого предприятия. Мы купили у итальянцев малотоннажную подводную лодку прибрежного действия. Наверное, вы об этом слышали — «Святой Петр». Выход на ней в океан сопряжен с известным риском, да и сам поход непрост даже для океанских субмарин. Поэтому я вам даю право персонального отбора людей для выполнения этого — считайте стратегического — задания. Да-да, стратегического, ибо ваша «малютка» положит начало большим подводным силам флотилии Северного Ледовитого океана.

— Ваше высокопревосходительство, я прошу разрешения совершить этот поход силами моей нынешней команды.

Лицо адмирала приняло недовольное выражение.

— Но у вас довольно много неблагонадежных людей…

Михайлов вспылил:

— Они все проверены в боях, господин адмирал! С другими я не смогу выполнить возложенную на меня задачу!

Адмирал ответил не сразу.

— Ну что ж, как вам будет угодно…

Черные шелковые шторки запахнули секретную карту.

В вечерних окнах дома кавторанга Михайлова горел красноватый свет свечей. Город экономил электричество.

В полутемной гостиной сумерничали две пары. В дальнем углу, присев на подлокотник кресла, мичман Парковский перебирал струны гитары. Он пел Оленьке, и та слушала, тревожно внимая каждому слову.

Меня ты простишь — я уйду на рассвете.

Прощу и тебе я твой завтрашний флирт.

На золоте с черным, как море, просветом

Звезда моей юности гордо горит.

Три белых свечи поставь чудотворцу.

Три черных трубы на моем корабле.

Мы место в бою узнаем по солнцу.

Но места под солнцем нам нет на земле…

Надежда Георгиевна раскладывала пасьянс, прислушиваясь к пению. Михайлов завороженно следил за ее тонкими быстрыми пальцами. Он, как и Парковский, был в черном вицмундире при галстуке.

— Любовь моряка, — вздохнул кавторанг, — всегда обречена… Судите сами: свидание, каким бы желанным и заветным оно ни было, в любую минуту может быть принесено в жертву службе — по стуку вестового в дверь, по выстрелу из пушки, по флагу большого сбора…

Парковский пел:

Корабль наш гудит, как большая гитара,

И все якорь-цепи, как струны, звенят.

Вчера мы стояли у Гибра-алтара,

А завтра нам чайки курс «норд» прокричат…

— Когда-то рыцари совершали свои подвиги во имя дам, — продолжил свою мысль кавторанг, — мы же теперь должны вершить свои подвиги, отрекаясь от женщин, повергая любовь… И если я, например, собрался на свидание к прекрасной даме, вдруг выясняется в последнюю минуту, что механик не произвел доливку дистиллята в аккумуляторы или штурман не уничтожил девиацию компасов, и свидание летит к черту! В электрических, в магнитных полях невозможно быть рыцарем. Мальчишка Эрот всегда под гнетом двух старцев — Марса и Нептуна.

Надежда Георгиевна слушала и не слушала его.

— Мне кажется, когда любишь человека, — тихо сказала она, — начинаешь любить все, что с ним связано… Пустяшные вещи, согретые его руками или даже просто удостоенные его взгляда, вдруг наполняются особым, таинственным смыслом…

Михайлов поцеловал ей руки, потом спрятал лицо в узкие ладони.

Они прощались в маленьком греческом ресторанчике близ Херсонеса. Музыканты играли на своих бузуках безмятежную и древнюю, как их инструменты, мелодию. Вечернее солнце пряталось за частокол труб дозорного миноносца, дымившего у входа в Стрелецкую бухту.

— Дмитрий Николаевич сделал Оленьке предложение, — сообщила вдруг Надежда Георгиевна.

— Ну что ж, — усмехнулся кавторанг. — В этом есть своя логика. Царевич Елисей, разбудивший спящую красавицу… Я бы хотел, — вздохнул он, — чтобы наши свадьбы были сыграны вместе. Быть может, даже в этом же ресторанчике.

— Пуркуа па?[22]

— Я бы очень хотел поскорее снять погоны и всецело отдаться науке. Война близится к концу, и все это так же реально, как то, что я держу сейчас твою руку в своей. Но между нами еще год — глубокий, как пропасть. Все будет через год, если удастся перейти бездну. А пока возьми вот это. — Михайлов достал из нагрудного кармана кителя изящную серебряную вещицу на цепочке — небольшую копию боцманской дудки.

— Что это?

— Манок для дельфинов. Я сделал его так, что он издает иерозвук, на который охотно идут дельфины. Когда тебе станет грустно, позови их. Это надо делать вот так…