Киппенберг

И там они торчат часами, когда двенадцать, а когда и восемнадцать человек, вперемешку врач, химик, биохимик, физик, физхимик, математик, машинная группа, ведут нескончаемые дебаты, иногда до глубокой ночи, непочтительно называют эти сборища говорильней и утверждают, будто это и есть новый стиль продуктивной работы.

В один прекрасный день Киппенберг официально приглашает сопротивляющегося Ланквица на одну такую говорильню: «Мы собираемся продумать общие перспективы наших фармакологических разработок. Было бы очень неплохо, если бы Кортнер и Хадриан тоже…»

Ланквиц приходит на говорильню. Группа Киппенберга никогда его не интересовала, а чувство даже предостерегало против нее, и будем надеяться, чувство его не обмануло.

Харра держит речь:

— Для начала нам следует продумать, не правда ли… — и пишет на доске: — Применение оператора «аш» к «пси» равно «Е», умноженному на «пси». Старая сказка, не правда ли, уравнение Шредингера. Вы о чем?

Харра, который в новых очках, вероятно, видит еще хуже, чем раньше, упирает взгляд в Ланквица, шепчущего что-то на ухо Киппенбергу, и рявкает:

— Мерк, объясни, пожалуйста, что с тобой происходит? Ты просто не в курсе или не подготовился? Тогда, пожалуйста, молчи. Итак, «аш» — это оператор Гамильтона, который включает два члена для потенциальной и кинетической энергии…

Хадриан, судя по всему, погрузится скоро в глубокий сон. Кортнер слушает, застыв, и ладони у него взмокли. Ланквиц шепчет Киппенбергу на ухо:

— Ты говорил про перспективы фармакологических исследований…

Киппенберг отмахивается:

— Потом, потом…

Харра выдвигает аналог пульмановской теории канцерогенного воздействия ароматических углеводородов… Ну и так далее. Порой кто-нибудь выкрикнет:

— У меня есть возражение.

— Пожалуйста, — говорит тогда Харра, — у коллеги Шнайдера есть возражение!

— Если индекс «бета» для К-области должен быть меньше, чем 3,31, тогда я не понимаю, каким образом 3,4-бензфенантрен при значении «беты» 3,41 тем не менее активен. Это же противоречит теории.

— Ваше возражение, коллега Юнгман!

Юнгман, надо полагать, — это один из тех молодых людей, которыми любит себя окружать Киппенберг. Очень молодой, еще даже не защитившийся.

— И наоборот, согласно теории, антантрен должен быть канцерогеном, а он таковым не является.

Харра еще более уверенно:

— В 3,4-бензфенантрене становятся важными стерические взаимодействия, не так ли? О чем мы должны твердо уговориться раз и навсегда.

— Фрау Дегенхард, запишите, пожалуйста…

— А ваш Юнгман, — продолжает рокотать Харра, — сущий проныра и хитрец, потому что для антантрена еще действительно не существует сколько-нибудь удовлетворительного объяснения. Но последовательность «бета»-индексов, за некоторыми, очень немногочисленными исключениями, соответствует канцерогенности…

Ланквиц сидит, напряженно выпрямясь. Ему следовало бы слушать трезво и холодно, но слово «канцероген», все равно, в каком сочетании его произнесли, неизбежно привносит чувства в его мышление, привносит настороженность, горечь. Его жена молодой умерла от рака. Эта безвременная смерть привела его к смелому решению специализироваться на изучении рака. Никогда в жизни Ланквиц не признается даже самому себе в том, что десять лет подряд гонялся за призраком и жил в мире иллюзий. Никогда не поймет, до какой степени он увяз в субъективных представлениях, когда первый спутник уже летал вокруг Земли, и статс-секретарь, его чуткий и все понимающий доброжелатель, сказал ему:

— Было бы слишком прекрасно, если бы Советский Союз открыл для человечества технику космических полетов, а маленькой ГДР удалось бы решить проблему рака.

Позднее он забросил эту тему; в конце концов, отсутствие результата — это тоже результат: негативное подтверждение. Во всяком случае, он не заблуждался. Неприятное чувство, которое его теперь наполняет и постепенно сгущается в предубеждение, имеет другие причины: он незаметно для себя вдруг осознал бессилие одинокого ума, в одиночку занимающегося исследованиями. Ланквиц закрывает глаза. Но голос Харры все равно вторгается в его сознание.

— Ты чего хочешь, Киппенберг?

— У меня возражение. Ведь, по Фукуи с сотрудниками, в противовес пульмановской теории зависимость между рассчитанной нуклеофильностью и…

— Ничего не в противовес, Киппенберг, ты явно не совсем в курсе. Пульмановская теория эквивалентна теории Фукуи в отношении…

Ланквиц и Кортнер невольно переглядываются. Ланквицу даже тягостен этот взгляд искоса. Никто не должен заглядывать ему в душу; вот и Кортнеру совершенно незачем знать, что они одновременно подумали одно и то же, а именно: господи, ну при чем здесь фармакология?

— …из чего следует, — завершает Харра, — что, даже если ни одна из ныне наличествующих теорий не является общепризнанной, все равно намечаются пути рассчитать возможное химическое воздействие препарата по теории Хюккеля, исходя из расчета молекулярных орбиталей.