Киппенберг

— Ну-ну! — сказал я. — Может, здесь кто-нибудь, думает, что путь от науки к производству усыпан розами? Если так, то этот человек питается иллюзиями. Правда, и у меня они были! Единственный, кто совершенно от них свободен, — это Леман, и впредь мы должны внимательнее относиться к его скептическим замечаниям.

Юнгман так страдал от сознания вины, что забыл даже про свою губу. Шнайдер огрызнулся:

— Да подите вы с этим скепсисом! Сами-то все наперед знаете! А вы, Харра, что же не строите из себя, как обычно, большого умника?

Но и неутомимый Харра был сейчас на пределе. И объявил об этом весьма характерным для него образом:

— Чтобы ни у кого не было никаких иллюзий, — забубнил он, — заявляю, что не чувствую себя в настоящее время компетентным, вот так. Моя компетентность пасует перед тем простым и неопровержимым фактом, что поддерживать постоянной температуру реактора в этой конуре, даже если нам и удалось бы его здесь разместить, не удастся. А это значит, что определить теплоту реакции мы не сможем.

То, что Харра так открыто, при всех сдался, на какое-то время выбило меня из колеи. Однако выражение лица при этом я сохранял непроницаемое. Потому что теперь все смотрели на меня, но не требовательно, а с надеждой. И я подумал: прыгнул высоко, а приземлился плохо. Не в первый раз появлялась у меня эта мысль. Однако прежде в подобных ситуациях я знал, что за моей спиной стоит Босков. Сегодня же, хотя он меня всячески подбадривал, я чувствовал странное одиночество. Доверие Боскова теперь как бы не имело ко мне отношения. Босков старался поддержать человека, которого на самом деле не существовало. Реальный Киппенберг, стоящий здесь, в хадриановской комнатке, втайне от Боскова совершал сделки с шефом. Вдобавок эти компромиссы он выставлял как добродетель человека трезвого ума. А теперь еще и с Кортнером снюхался! У всех у нас рыльце в пушку. И правда, знал бы Босков, насколько рыльце в пушку у этого Киппенберга, послал бы его ко всем чертям, пускай его топчут, да еще и прибавил бы: сам виноват, поделом ему.

Да, какое-то время я чувствовал себя чертовски одиноким. Больше того, никогда мне не было так одиноко, никогда у меня не было так гадко на душе, как сейчас, под взглядами моих сотрудников, которые доверяли мне. Но я еще раз справился с охватившей меня слабостью, преодолел чувство вины и презрения к самому себе за то, что не двинул тогда Кортнера по роже. Ведь каждый из этих людей знал, что я ничего не могу им предложить, никакого выхода, ни намека на идею. Они и не ждали от меня какого-то гениального фокуса. Они хотели только одного: чтобы я поддерживал в них оптимизм. И пока я оставался с ними, да еще в качестве руководителя рабочей группы, я обязан сделать так, чтобы это желание было удовлетворено. И пусть у меня рыльце в пушку и, возможно, я ничем не лучше Кортнера: у меня еще достаточно стойкости, чтобы и самому не впасть в отчаяние, и другим внушить:

— Только без паники! Мы в конце концов это одолеем. Просто смешно! — И, подмигнув, я добавил: — Вроде бы.

Потом я дал указание Шнайдеру повторить эксперимент с разными количествами исходного вещества и независимо от технического решения вместе с Харрой прохронометрировать весь процесс, прежде всего исследовать стехиометрию промежуточных реакций. Больше экспериментов, больше данных и, самое главное, возможно более точный учет всех погрешностей.

— В общем, давайте думайте, — сказал я. — А я в любом случае еду в Тюрингию. Кстати, — произнес я под конец, — если мы когда-нибудь снова, как сегодня, зайдем в тупик, придется придумывать что-то вроде бомбуса!

— Как? — спросил Харра. — Что?

— А что это такое бомбус? — подхватил Шнайдер.

— Bombus terrestris, — сказал я. — Шмель. Физики, — выдумывал я на ходу, — доказали, что он вообще не может летать. Размеры туловища, сопротивление воздуха, амплитуда и частота взмахов его крыльев — если все это учесть, то получается, что ни подъемной силы, ни тяги недостаточно, то есть эти твари в смысле теории абсолютно неверно сконструированы! А летать все равно летают.

— Да уж, это каждому ребенку известно, вот так!

— Вроде бы, — сказал Хадриан, — в общем шмели о этим справились, но наверняка каждому в отдельности это дается с большим трудом!

Ну вот, что и требовалось доказать! — подумал я, когда все стали расходиться. Босков попрощался, добавив:

— Увидимся позже у меня.

Харра явно почувствовал новый прилив энергии, позвонил Леману, который ждал его в машинном зале, и распорядился:

— Нужно еще раз провести контрольные вычисления, вот так.

Хадриан, выпуская клубы сизого дыма, обсуждал со Шнайдером размещение аппаратуры в завтрашнем эксперименте. Юнгман крайне деловито твердил:

— Мне еще нужно к завтрашнему дню технологическую схему… и тепловой поток определить…

— Главное — спокойствие! — сказал я. — В принципе все идет по плану. Первые шаги всегда немного сбивчивы, но, когда я вернусь из Тюрингии, все встанет на свои моста.

На самом деле я совсем не был уверен, что мне удастся заполучить доктора Папста в партнеры.