Киппенберг

— Знаю, знаю, господин профессор, — соглашается Кортнер. — Но я, быть может, даже вопреки разуму настроен оптимистически. Конечно, я оцениваю ситуацию, не чувствуя ответственности за нее. Наверное, я думал бы иначе, если б ощущал на своих плечах груз той непомерной ответственности, который несете вы. Один только вопрос о финансировании. Ведь нам отпускаются средства на определенные цели. И если бы мне пришлось решать вопрос о том, чтобы расходовать государственные деньги не по назначению… При одной этой мысли у меня в глазах темнеет, господин профессор. Я бы не смог. Я бы чувствовал себя одной ногой за решеткой. С законом ведь не шутят! Только человек вашего ранга, господин профессор, может взять на себя такую ответственность. И мне кажется, господин профессор, что тут возникает принципиальный вопрос.

Темные глаза Ланквица пристально глядят из-под кустистых бровей на Кортнера. Он выходит из оцепенения, берет пузатую бутылку и вновь разливает в рюмки коньяк.

— Спасибо, господин профессор, — произносит Кортнер. — Так вот принципиальный вопрос! Он меня очень занимает. Это вопрос об ответственности ученого перед обществом. Ведь вы, господин профессор, должны принять решение, которое никто другой за вас не примет. Но можете ли вы, кроме ваших нелегких обязанностей ученого и директора института, взвалить на себя ответственность за решение проблемы чисто технологической? Ваш институт, господин профессор, предложил совершенно новый метод синтеза важного лекарственного препарата, что является настоящим открытием. Я бы ни одного дня, — Кортнер говорит теперь с нажимом, — ни одного часа не колебался, господин профессор, и передал это важное открытие в вышестоящую инстанцию! Я знаю, что вы хотите сказать, господин профессор. Вам неудобно подчеркивать значение этого достижения. Поэтому я позволил себе набросать проект письма… — Кортнер роется в своей папке.

Ланквиц отпивает глоток коньяка, встает и пересаживается за стол.

Кортнер продолжает:

— С вашего разрешения я продиктую сейчас эту бумагу. Вы ее подпишите, а я сегодня же доставлю в министерство! Только… — теперь у Кортнера вид озабоченный, — не поймите меня неправильно, господин профессор. Вы знаете, как высоко я ценю фрейлейн Зелигер, но у каждого человека есть свои слабости. А все это дело требует секретности…

Кортнер обрывает себя, потому что видит на лице у своего шефа выражение, которое никак не может истолковать. Но Ланквиц уже произносит чуть хрипловато:

— Понимаю. Кого вы предлагаете?

— У меня есть сотрудница, — говорит Кортнер. — Я могу поручиться за ее сдержанность. А закрытых материалов она не увидит. Вы согласны?

Ланквиц согласен.

— Ввиду моего решения, — говорит он, — передать в министерство с целью использования в промышленности работу Харры, являющуюся на сегодняшний день темой наших исследований, необходимо продумать организационные вопросы. Вы знаете, что мой… что доктор Киппенберг обладает в рамках рабочей группы широкими полномочиями…

Кортнер с приветливой улыбочкой произносит:

— Я не думаю, господин профессор, чтобы ваш зять возражал против этого решения! Если позволите, господин профессор, я сам с ним переговорю.

Снова Кортнер теряет уверенность, он опять видит на лице шефа странное выражение, но, наверное, это ему только кажется, потому что Ланквиц спрашивает:

— А доктор Босков?

Кортнер молчит. Пальцы его руки выбивают на курительном столике такую дробь, будто играют на воображаемом рояле какой-то пассаж шестнадцатыми. При имени Боскова сдают нервы и где-то внутри просыпается неприятное чувство, Но либриум не дает перерасти этому чувству в страх, лекарство надежно защищает от всех неприятных эмоций. В этом-то равнодушии и заключается преимущество Кортнера. Его рука снова спокойно лежит на столе.

— Коллега Босков, — произносит он, пожимая плечами, — в научных вопросах опирается на вашего зятя. Сам он спасует перед вашими научными доводами. Я думаю, ваш зять и коллега Босков договорятся между собой. — Кортнер поднимается. — Если позволите, я сейчас пойду за стенографисткой.