Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

– Кто там? – спросил Матя. – Кто там, не прячься, я тебя вижу.

Теодор стоял неподвижно. Матя сделал неуверенный шаг к кустам, в темноту, но Теодор знал, что он не осмелится пройти дальше.

Так они и ждали. Матя замерз, и на него волнами накатывала дрожь – он отошел подальше от зарослей и принялся подпрыгивать под фонарем.

Теодор понял, что в его распоряжении несколько свободных минут. И он может позволить себе истратить их ради удовлетворения своего любопытства. Он заглянет – благо для него это возможно – в основной поток времени и увидит, в чем же различие, что там произошло. А потом возвратится сюда. Достав портсигар и перенесясь с его помощью в мир, в котором осталась Лидочка, Теодор увидел, как от пруда бредет к дому Александрийский. Живой. И понял, что Матя убит… Потом он встретил Лиду, поговорил с ней. И поспешил обратно. И вовремя.

Черный силуэт Алмазова показался на фоне дома. Алмазов бегом спускался по дорожке.

– Я уже заждался, – сказал Матя.

– Идите в дом! – приказал Алмазов. – Вы ничего не знаете, ничего не видели. Быстро!

– А как же?…

– Я уже распорядился.

– Может, нужна моя помощь? – Голос у Мати был глухой, заискивающий.

– Идите к едреной матери! Чтобы я вас до завтра не видел!

Матя пошел в гору. Он горбился, и ноги плохо слушались его, как будто он был пьян.

Алмазов поглядел ему вслед.

Потом, когда Матя растворился в темноте и отдаленно хлопнула дверь в дом, Алмазов с отчаянием ударил по столбику беседки так, что беседка пошатнулась. И изощренно, длинно выматерился.

Теодор был в недоумении. Он понимал, что положение Алмазова было затруднительным, но вряд ли можно считать его отчаянным, трагическим. В сущности, Алмазову не было дела до Александрийского, которого можно отвезти в Москву и там сдать в морг как скончавшегося от сердечного приступа, вряд ли Алмазова могла беспокоить смерть Полины, от которой было совсем несложно избавиться. Матя теперь привязан к нему. Для Алмазова события сложились очень выгодно. Но Алмазов в отчаянии… Почему? Чего-то Теодор не знал.

Так и не догадавшись о причине отчаяния Алмазова, Теодор дождался, когда через час к пруду спустились люди в темных плащах и кепках, по-военному похожие друг на друга. Он наблюдал за тем, как унесли тело Александрийского и, приглушенно переговариваясь, погрузили его в черный фургон, который подогнали к воротам. Пока все это происходило, другие люди вытащили из колодца и перенесли к тому же фургону тело Полины. Обыскав его, Алмазов разрешил кинуть его внутрь фургона. И лишь после того, как фургон уехал, Теодор тоже покинул Узкое, убежденный, что последующие события не будут иметь отношения к санаторию.

* * *

Алмазов злился из-за того, что догадался, кто похитил его наган. Это могла сделать только Альбина, в отчаянии от коварства чекиста, так долго скрывавшего смерть ее мужа. Это была ее месть, и наган предназначался для него, Алмазова!

Его вовсе не смущала нелепость такого предположения. Зачем его невольной любовнице передавать оружие немощному старику, когда куда проще совершить казнь самой? Главное: наган был украден и использован с преступными целями…

Как только фургон с трупами уехал, Алмазов кинулся к себе в комнату, возле которой он заранее поставил сотрудника, приказав внутрь не заглядывать, но и не выпускать никого. Сотрудник шепотом доложил, что происшествий не было, и был отпущен.

Убедившись, что он один, Алмазов толкнул дверь – она была закрыта изнутри на щеколду. Он даже не стал стучать. Он отступил на шаг и, вложив в рывок всю свою злость, буквально прыгнул на дверь – легко ее вышиб.

Но он не услышал шума от падения двери на толстый ковер, потому что его взгляд сразу же уперся в стройные ноги Альбины в черных шелковых чулках.

Видно, Альбина подвинула под люстру стол и завязала веревку на крюк, на котором крепилась люстра. А потом оттолкнула стол – он был легкий и неслышно опрокинулся на ковер.

Алмазов стоял в дверях – даже не закроешь, дверь лежит у ног. Тошнота подступила к глотке, он не мог заставить себя дотронуться до женщины, которая так нагло обманула и обокрала его, несмотря на то что он относился к ней с глубоким искренним чувством.

Алмазов был разгневан, потому что никому, выходит, нельзя на всем свете довериться, нельзя даже чуть-чуть, на щелку, приоткрыть душу и впустить туда чужого человека. И если бы она оказалась живой, в тот момент он добил бы ее собственными руками, переломал бы шейные позвонки, сжав горло сильными пальцами.

Приступ злобы быстро прошел. Алмазов был человеком действия и понимал уже, что каждая лишняя минута для него смертельно опасна: стоит какому-нибудь из местных мухоморов выйти по нужде, как Алмазову обеспечен смертный приговор – тут уж не важно, за убийство ли жены врага народа или за половую связь с этой женщиной.