Кира в стране дирижаблей

Вечерело. (И здесь, дорогой читатель, позвольте автору вновь безбожно вклиниться в текст и оправдать себя, сказав, что столь банальные и избитые за несколько столетий литературной традиции переходы вроде «вечерело» или «на следующий день…» происходят не от скудословия, а лишь потому, что день, как заведено, сменяется ночью, а ночь новым днем).

Так вот, наступил вечер (если такой оборот читателю кажется лучше, то пожалуйста) и Кира с Владом сидели в подвальчике ирландского паба после очередного набега на магазины – Астон Мартин вобрал в себя еще четыре модных пакета с какими-то вещами.

– Я попрошу отца, чтобы он прислал мне деньги по почте или могу выписать чек, – заверила Кира.

Влад посмотрел на девушку насмешливо-добрым взглядом.

– Сестренка, ты так и не поняла? Это все – подарки!

Кира ахнула.

– Кстати еще, – он извлек из-под стола красивый футляр и протянул Кире.

Девушка нерешительно открыла его. На бархатной подкладке лежала цепочка с кулоном в виде летучей мыши.

– Это вместо той, что тебе пришлось снять. Это белое золото, а не серебро… на него аллергии в моей семье нет… Надеюсь нравится… – он потупил глаза.

Кира не знала, как ей отблагодарить брата.

– Я не могу это взять… за что мне все это… – не понимала она.

Их окружали светильники с зелеными абажурами на маленьких круглых столиках, проросшие на древесине как грибы. Влад пил стаут, она – мартини. За стойкой тихо переговаривались бармен и официант. В углу сидел пожилой мужчина и читал вечернюю газету, первую полосу которой разрезало окно черно-белой фотографии дирижабля.

И все это было так обыденно, так обычно… а он… почему он дарит ей все это?

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива…

Счастлива… Кира вспомнила свой полет, вспомнила Мари, Эрика… Интересно как он? Хотя может быть ей уже не так и интересно? Она просто притворяется, кокетничает сама перед собой, боясь признаться, что Эрик уже… оказался лишним в ее истории? – а именно так она представляла свою жизнь. Это история, в которой слишком быстро, до неузнаваемости сильно менялись декорации происходящего. Липовые липы на бульварах Новой Англии, сменились сначала, страной древесных коз – этот факт о Марокко она запоздало узнала от Мари, когда «Мирный» уже пересек воздушную границу, взяв курс на северо-восток – козы в Марокко не находят траву на засушливой земле и потому вынуждены приспосабливаться и забираться на деревья, чтобы жевать листья. Однако вот, пожалуйста: козы не задержались на импровизированной сцене ее жизни и деревянные подмостки летательного аппарата сместили мраморные плиты поместья Дракулы… Эрик… Он остался с козами, словно обратился козодоем и вылетел в открытую больничную форточку. Нет, он, конечно, хороший, говорила себе Кира, используя именно такие простые и понятные слова вроде «хороший», «чудесный» и «замечательный», как раз, возможно, потому что не могла уже подобрать к Эрику какие-то другие эпитеты. Одно слово – «хороший» и все.

При взгляде на Влада всплывали другие прилагательные: высокомерный, чопорный, заносчивый, холодный, и пусть это были «плохие» слова, их было много, они искрились и переливались иссине-обсидиановым светом, как витраж в готической церкви, залитой кровью сарацин. Но как вообще она может сравнивать Эрика и Влада? Что же это…? Ведь дело не в том, что они так непохожи… для нее, Киры, Влад оставался прежде всего братом… с чего вдруг она начала думать о нем в том ключе, который открывает самые запретные, потайные комнаты…? Надо было остановиться…

Просто Влад… (ну как тут остановишься!) – он восточным ветром ворвался в ее жизнь, наводя всем своим видом суету! переполох! кавардак! Но в то же время, помогая, нет – спасая ее из тех обстоятельств, в которых она оказалась. Верно, это лишь чувство благодарности… сестринская любовь… Так Кира убеждала себя.

Однако в разыгранной пьесе между двумя, как говорили во времена Мировой войны, антантогонистами: Владом и Эриком, случилась одна, с позволения сказать, интерлюдия, затесавшаяся между двух людей, в этом неосязаемом треугольнике чувств: ее отношением к Эрику и ее же отношениям к Владу. Этот, казалось бы, незначительный эпизод изменил все.