Кировская весна 1936-1937

Механик-водитель Мерсон, следуя указаниям Армана, нырнул в улочку, ведущую на восток. И тут с балкона в танк бросили бутылку с горящей тряпкой. Арман услышал звон разбитого стекла, жидкое пламя разлилось по броне и через щели стало просачиваться внутрь. Арман успел подумать «Бутылка с бензином.. сегодня она впервые стала оружием против танка. Думаю, это оружие грозное. Не плохо бы выжить после знакомства с такой новинкой…». Чудом бутылка с бензином не попала на моторное отделение, и огонь не засосало через жалюзи масляного радиатора в мотор.

В танке Осадчего увидели, откуда полетела горящая бутылка. Осадчий ударил прямой наводкой по карнизу дома и снес балкон. Тем временем в командирской машине загорелись прокладки. К пороховому дыму подмешался чад горящей резины. Чтобы потушить пожар в танке, нужно вылезть из него под прицельным огнем противника, вот в чем беда!

Вспыхнула одежда на Лысенко. Арман набросил на него плащ, пытался затушить пламя. Теперь загорелись куртка и шлем на самом Армане. Он стащил край плаща с Лысенко и накрыл голову себе. Продолжая вести машину, Мерсон бросил Арману одеяло, лежащее рядом (одеяло есть в каждом танке). Пока Арман и Лысенко одеялом тушили друг друга, загорелась одежда на Мерсоне, и машина остановилась.

Арман подал грозную команду:

– Вперед!

– Не могу – крикнул механик-водитель. – Горю!

– Вперед!

Мерсона перестал хлопать ладонями по тлеющему комбинезону и, кривясь от боли, взялся за рычаги. Арман, забыв о себе, накрыл одеялом Мерсона. Арман скомандовал «вперед» не случайно. При движении машины жидкое пламя меньше просачивалось внутрь, ветер сдувал его и относил назад. Мерсон, всегда спокойный и терпеливый, ревел от боли, но продолжал вести охваченный огнем танк. Выскочить из него через люк водителя было нельзя – машина шла под плотным пулеметным огнем. На Мерсоне загорелся танковый шлем. Он орал диким голосом. Но самое страшное испытание судьбе было угодно приберечь на следующие минуты – вспыхнуло пламя рядом со стеллажом, где лежали снаряды.

–Если накалятся – неминуемо взорвутся – крикнул Арман, – Значит, нужно тушить не себя, а пламя возле снарядов.

Арман и Лысенко, занятые борьбой с огнем, уже не смотрели в щели и, как оказалось, напрасно.

– Впереди батарея! – прокричал Мерсон. – Осталось метров триста!

Не выпуская из рук рычаги, он с криком и ревом направил танк на батарею.

Арман оторвался от тушения огня и вгляделся в оптический прицел: на высотку выкатили пушку. Сейчас откроют огонь, нужно их опередить! Лысенко подал снаряд и взялся за пулемет.

– Впереди, метрах в двадцати, вижу удобную позицию для стрельбы – крикнул Мерсон. – Командир, я туда?.

– Давай.

Механик-водитель рванулся к высокому каменному забору, за которым противнику будет видна только башня и ствол орудия. Танк остановился и за несколько секунд произвел четыре выстрела. С каким нечеловеческим напряжением работали все! Арман наводил и стрелял, страдая от ожогов. Лысенко подавал снаряды, не имея и доли минуты, чтобы сорвать с себя клочья горящей одежды. Но выстрелы прогремели. Прямое попадание в орудие на высотке! Теперь пора покинуть надежный забор и, набирая скорость, помчаться в атаку. В этот момент Мерсон потерял сознание. Лысенко хотел оттащить его и сесть за рычаги, но тоже был близок к обмороку. Арман отчаянно гасил огонь, подступавший к снарядам. Он задыхался от дыма.

К танку командира, затихшему за каменным забором, подошел вплотную танк Осадчего, за ним танк Колосова. Осадчий, Уманец и их башнер-испанец торопливо сбросили со своей машины брезент и накинули его на командирский танк, сбивая огонь. Вспомнили и про огнетушители. Пожар погасили. Осадчий прыгнул на броню, застучал в люк.

– Откройте, свои.

Арман слышал их крики, понимал, что нужно как можно скорее открыть люк. Но для этого надо встать на ноги, а сил уже нет… Он дотянулся до ракетницы, ударил ею по защелке. Осадчий открыл люк. В чадящее нутро танка ворвался свежий воздух, и Арман почувствовал, что куда-то проваливается.

Всех троих вытащили в бесчувственном положении. Срывали с них одежду, как могли, приводили в чувство: лили воду на голову – в сознание никто не приходил. Пригодилась походная аптечка. Первым, вдохнув нашатыря, очнулся Арман, вторым пришел в себя Лысенко, последним – Мерсон, он пострадал больше всех. У Армана сильно обгорели плечи; ожоги на лице, на груди, на руках. Обожжены губы – жидким пламенем полыхнуло в рот. На Лысенко сгорел шлем, обожжено лицо, сгорели волосы. У Мерсона на спине обуглилась одежда, а под ней обгорела кожа, сильно пострадали руки.

Арману очень хотелось пить, но он не мог произнести ни слова: распухли губы, язык. Молча показал на флягу Осадчего, тот наклонился, осторожно поднял своей ручищей голову Армана и влил в рот немного жидкости. Арман, рыча, вскочил на ноги – коньяк! Боль во рту заглушила всякую другую, и он окончательно пришел в себя. Арман повернул голову в сторону, где стояла батарея мятежников, и увидел покорёженное орудие.