Киссинджер о Киссинджере

Произошел один эпизод, когда Брежнев «похитил» Никсона в Кремле и убедил его поехать на своей машине на дачу! А нас оставил в Кремле. В конце встречи в Кремле мы все должны были следовать за Брежневым в американском кортеже. Но когда мы выходили с совещания, Брежнев сказал Никсону: «Поехали вместе». И Никсон сделал то, что секретная служба считала немыслимым. Он сел в машину иностранного производства, без американской охраны, и они уехали. Я ехал в другой машине, так что я был в президентском кортеже. Но Уинстон, у которого были все документы, остался. Я до сих пор не знаю, как Уинстону удалось уговорить себя сесть в отдельную машину, в которой разрешили ехать на брежневскую дачу, насколько я могу судить, одному. И он появился на даче. Первым событием для Никсона была прогулка на лодке, которой управлял Брежнев, – жуткий опыт. Но к тому времени, как он вернулся, там уже был Уинстон со всеми справочными материалами. Секретная служба была так возмущена тем, что сделал Брежнев, что на даче они пригнали собственный автомобиль к входу на дачу так, что заблокировали дверь, и президент не мог уже вновь быть похищен.

Ну, саму встречу можно было бы отнести к серии деловых, а потом мы поднялись на второй этаж на ужин. Но еще до начала ужина каждый из трех советских лидеров сделал длинное заявление, в котором осудил Никсона за эскалацию напряженности во Вьетнаме и заявил о солидарности с вьетнамским народом. Никсон иногда что-то вставлял, очень кратко и очень твердо, но не вдаваясь в подробные опровержения. Потом, после того как они отбушевали часа три, встреча казалась бесконечной, они почувствовали, что выполнили свой советский долг.

Чтобы они могли отправить стенограмму в Ханой. Затем мы отправились ужинать наверх.

Затем разговор сразу же перешел на остальные вопросы, из которых в то время самым важным было соглашение по ОСВ. И тогда Брежнев предложил, чтобы мы с Громыко, руководствуясь духом этого события, немедленно начали переговоры. И вот нас отправили обратно в Москву на переговоры, хотя было около двух часов ночи. Затем мы начали переговоры, скажем, в три тридцать. Никсон и Брежнев легли спать.

Короче говоря, Брежнев объявил, что ввиду того удивительного духа, который существовал после трех часов дикости, мы сделаем прямо противоположное тому, что они подразумевали. Они подразумевали, что полностью поддерживают вьетнамцев. И вот в один волшебный момент они предложили: «Давайте поедим». И, принявшись за еду, они сказали: «Ну, давайте теперь перейдем к тому, что нужно сделать». И тогда Брежнев сказал: «Пусть Генри Киссинджер и Громыко отправляются прямо сейчас». Именно тогда мы и уехали. Я знаю, что солнце уже всходило, когда мы добрались до Кремля. По какой-то причине мы вернулись в Кремль, чтобы вести переговоры, и мы были там в течение еще двух часов. И после этого два почти полных дня переговоров.

Итак, подводя итог, вся встреча на высшем уровне прошла довольно успешно.

Она была очень успешной.

Вы знали, что она будет настолько успешной, насколько она была в действительности?

У нас была подготовлена большая повестка дня со всем тем, о чем мы договорились за год с русскими. Логично было подумать, что они захотят уравновесить то, что мы сделали в Китае, показав, что они являются более жизнедеятельным партнером. Таким было их отношение, когда началось наступление во Вьетнаме. Как только мы приняли решение о блокаде Вьетнама, то вопрос о встрече в верхах выглядел очень блекло. Затем, когда они предпочли проведение подготовки к встрече на высшем уровне, предполагалось, что они хотят достичь крупных соглашений. Но если вы посмотрите на последовательность событий на московской встрече на высшем уровне, то другие соглашения, а их было шесть или семь, были успешно завершены только после того, как случилась эта словесная атака. А потом у нас было еще одно заседание поздним вечером на завершение переговоров по договору об ОСВ оставшейся последней ночью.

Значение этого соглашения состояло в том, что оно стало первым ограничением наступательных вооружений, которое было согласовано в ходе переговоров. Это привело к интенсивной дискуссии в Соединенных Штатах, но фактическая ситуация состояла в том, что Советы до этих переговоров производили 250 ракет в год. Мы не добавляли ни одной ракеты в наш арсенал, потому что пришли к выводу, что у нас было достаточно оружия для достижения любой рациональной стратегической цели. Мы полагали, что ничего не добавим к нашему военному потенциалу существенным образом, просто умножая количество, и что было бы гораздо лучше сосредоточиться на повышении качества.