Китай, Россия и Всечеловек

Ту же «голографическую» структуру обнаружим в любом виде искусства японцев: в музыке, поэзии, в живописи, в строении японского дома. «Весь дом состоит из совокупности нескольких пространств равной ценности… Общее пространство, несмотря на гибкость и переменчивость частей, остается уравновешенным». [231]

Тот же закон центрированности, неизменного в изменчивом, определяет дух поэзии. По словам Мацуо Басё: «Без Неизменного (Фуэки) нет Основы; без Изменчивого (Рюко) нет обновления». Взаимодействие того и другого рождает живую пульсацию строк: чередование пяти– и семисложных слов. Образец танки (5-7-5-7-7, всего 31 слог) задали небесные боги, и нарушить его – значит нарушить волю богов. Ритмический строй танки остался неизменным до наших дней. И когда примерно с XVI века японцы полюбили хайку (трехстишия), выделив первую строфу танки (5-7-5, 17 слогов), ритм, присущая японскому искусству асимметрия не исчезли. Можно сказать, не число было в Основе, а сочетание нечетных слогов.

Собственно, Центром всегда оставалась Красота, доступная сердечному отклику – кокоро, которое присуще всему и делает все созвучным. Для мастера было главным уловить и передать сердечный ритм того, что поразило его собственное сердце. Как у Басё (в переводе Веры Марковой):

По горной тропинке иду.

Вдруг стало мне очень легко.

Фиалки в густой траве!

Каждое хайку Басё – это прорыв в Небытие, в Красоту Небытия (My-но би), Озарение-Сатори, которое приходит неожиданно и естественно, как распускается цветок («цветок ума», говорят дзэнские мастера). После пережитого Сатори человек преображается, не различает земное и небесное, преисполнен чувством радости и восторга, ощущая мистическую связь Земли с Небом – «Одно во всем и все в Одном». Чувство всеединства порождает чувство все-сострадания: пробужденная душа проникается любовью ко всякой малости, о чем хайку Басё:

Пестик из дерева!

Был ли он сливой когда-то?

Был ли камелией?

И везде асимметрия, порождаемая пульсацией, законом подвижного Равновесия: чего-то больше, чего-то меньше, перетекание энергии от одного к другому, чтобы не прервалось дыхание, живое не стало мертвым. Лишь бы не было подобия, закрытости, заслоняющей Свет. Асимметричны и дзэнские сады, знаменитый сад Рёандзи в Киото: пятнадцать камней разной величины и формы лежат поодаль друг от друга так, что пятнадцатый всегда невидим, откуда ни смотри; кажется, камни ведут безмолвный разговор друг с другом. Так мастер Соами более трех веков назад приобщал к вечности.

И для мастера Но, Сэами (1363–1443), искусство актера в умении передать душу воина, сосны, кипариса – не подобием, а преображением, достигая полного самоотсутствия, «не-я» (муга), «не-мыслия» (мусин). Тогда и откроется то, что изначально в душе каждого, что делает его не похожим и единым с другими. Это и позволяет Сэами сказать: «Есть предел человеческой жизни, но нет предела Но» – человеческой жизни в земном воплощении.

И Тикамацу Мондзаэмон три века спустя, когда горожане задавали тон искусству, предостерегал против ложного правдоподобия: «Искусство находится на тонкой грани между явленным (дзицу) и неявленным (кё)». Тогда и откроется Истина, когда узришь невидимое. Оттого и театр Но, и Кабуки до сих пор привлекают зрителя, и не только в Японии.

Что касается истории Японии, то, конечно, не все шло так гладко, сообразно четырем временам года. Были резкие повороты, как в конце XII века, когда власть перешла к самурайскому сословию. В 1192 году Минамото Еритомо был объявлен первым сёгуном Японии (букв, сэйи – тайсёгун – «великий полководец – покоритель варваров»). И все же императорский двор был оттеснен, но не устранен. Заповеданный японцам Путь не мог быть нарушен, сёгун не мог не считаться с «сыном Неба». То, что исходит от небесных богов, Неизменно. И само самурайство приобщалось к культуре – на самурайскую эпоху приходится расцвет дзэнских искусств, таких как чайная церемония, поэзия рэнга и хайку, искусство садов, театр Но и, конечно, воинские искусства (дзюдо, карате или «путь меча» – кэндо). Не удивительно, что их девизом становится «меч и хризантема» (в переводе на иностранные языки, а японцы на первое место ставят «хризантему»), то есть воинственность должна быть уравновешена благородством и чувством прекрасного. И об этом немало написано, достаточно напомнить книгу Нитобэ Инадзо «Бусидо. Душа Японии», где он показывает, что истоки Бусидо – Пути воина лежат в синтоистской вере и в буддийском пренебрежении к материальному достатку, в благородстве и мужестве. Вряд ли можно усомниться, что Бусидо закалило японский характер, сочетая твердость с состраданием к слабым, о чем пишет У Тимура Кандзо, и не он один.