Китайская интеллигенция на изломах ⅩⅩ века : (очерки выживания)

В оригинале каждая строчка стихотворения начинается со слова «Я». Это даёт поэту возможность ярче выразить свою мысль об огромном значении человеческой индивидуальности. Такой приём (к нему нередко обращается Го Можо) совершенно невозможен в классической китайской поэзии: первый слог каждой второй строки из двух парных должен, по законам классического стихосложения, противопоставляться по тону первому слогу первой строки; но это исключено, если обе они начинаются с одного и того же слога. Нам представляется, что «Я» поэта в стихах Го Можо очень близко к уитменовскому «воспеванию самого себя». Ведь в том-то и заключался пафос лирики Уитмена, что, говоря всё время «Я», он выступал всё-таки от имени многих простых американцев. В таком же смысле, разумеется, следует понимать и Го Можо, певца народной борьбы. Но нужна сила, чтобы прийти к победе, и поэт славит всё гигантское, могучее, великое. Не умея ещё найти это великое в повседневности, не видя настоящей силы, способной перестроить мир, Го Можо обращается к Вселенной, ища величия в проявлениях природы. Только сливаясь с природой, становится могущественным и человек.

Это преклонение перед великим (сильным!) человеком является основой пантеистических настроений Го Можо, но оно не имеет ничего общего с идеей «сверхчеловека». Идеалистическое начало в мировоззрении поэта, явно ощущавшееся в этот период, приводит его к увлечению пантеизмом, определившим и систему художественных образов. «Я — божество, божество — природа» — из этого главного тезиса пантеизма вытекает и страстное увлечение природой и то поклонение собственному «Я», которое звучит у Го Можо гимном человеку вообще. Ведь природа — это «Я», «Ты», «Он», и в «Я» поэта включаются и «Он» и «Ты». В этом отношении очень показательна «Нирвана фениксов», в частности следующие её строки:

Мы — это он, это я,
Во мне есть ты,
В тебе есть я,
Ты — это я,
И я — это ты.
Ты — огонь,
И я — огонь.[104]

Здесь проповедуется не идея «сверхчеловека», а бунтарское стремление к свободе личности. В этом плане очень близкой Го Можо по духу оказалась философия раннего Гёте.

Свою литературную деятельность Гёте начинал как представитель движения «бури и натиска» (70—80-е годы ⅩⅧ столетия). Социальное неравенство в Германии того времени, господство мещанских воззрений, приниженное положение личности будили протест, стремление подняться над средой, возвеличить униженного человека. Это был протест во имя весьма неопределённо понимаемой индивидуальной свободы. Кумиром немецких «штюрмеров» стал Руссо с его прославлением первобытного состояния, идеализацией деревни, гимнами природе — в противовес цивилизации и буржуазной культуре.

Эти идеи оказались понятными и близкими многим деятелям китайской литературы периода «движения 4 мая». Они мечтали об освобождении человека от всего, что сковывало людей в этом «омерзительном мире», ратовали за полную свободу человеческой личности. И Го Можо долгое время находился под влиянием идей Гёте. «Чувства молодого Гёте, стремившегося к разрушению старого, к созданию нового, в то время вполне соответствовали моим настроениям, мы с ним были близки по духу»[105],— вспоминал Го Можо в своём выступлении на совещании по вопросам художественного перевода в августе 1954 г.

Тогда, в юности, он со своими друзьями по школе даже организовал «Общество изучения Гёте». Летом 1919 г. юный поэт начал переводить отрывки из «Фауста», особенно из первой его части, и в 1920 г. им была переведена с немецкого уже вся первая часть. Эту работу поэт выполнял с подлинно творческим увлечением. Позже, в 1921 г., Го Можо перевёл и «Страдания молодого Вертера».

Восторженное отношение немецкого мыслителя и художника к природе, его склонность к пантеизму, любовь к возвышенному и «потрясающему», антифеодальные настроения, смелость и богатство ритмов его стиха — всё это очень привлекало молодого китайского поэта. Свободолюбие, резкий протест против всякого национального угнетения, характерный для Гёте, гуманистический идеал свободной деятельной личности как нельзя более отвечали взглядам Го Можо. И лишь значительно позже понял поэт истину, хорошо сформулированную Чжоу Яном в статье «Развивать боевые традиции литературной „революции 4 мая“»: «Если для освобождения личности нет предпосылок, каковыми являются освобождение нации и освобождение общества, и если отдельный человек не примкнул к массам, то так называемое освобождение личности чаще всего приводит к трагедии отдельного человека. Единственный правильный выход для интеллигенции — это соединиться с широкими массами, соединить свою индивидуальную борьбу с борьбой народа, с делом народа»[106]. Но тогда, в начале 20-х годов, поэт мечтал о слиянии человека с природой, о возврате человечества к первобытному существованию. Именно в этом свете становится понятным стихотворение Го Можо «Три пантеиста»:

1