Китайские новеллы о чудесах

– Послушай, девушка, ты, кажется, не блюдешь теремной строгости. Ведь ты не только себя пятнаешь, но и людей. Вдруг да все это обнаружится – тогда, пожалуй, дело этим не кончится: не только одни мы будем терпеть лишения и приютим у себя стыд!

Выбранив ее, ушел в сердцах спать.

У девы катились слезы.

– Когда бранят за проступок в отчем доме, – сказала она, – то есть чего стыдиться, очень даже! Нашей с тобой соединенной судьбе пришел конец.

– Да, – ответил студент, – пока отец еще жив, я не посмею поступать по собственному произволу. Но если у тебя, милая, есть ко мне чувство, то тебе следовало бы, как говорится, проглотить скверну, как приятное. Дева резко настаивала на расставании. Студент плакал горькими слезами. Она принялась его останавливать.

– Послушай, – говорила она, – у нас с тобой никогда не было ни переговоров свахи. Ни согласия отца с матерью. Я к тебе лезу через стену, проникаю в щель… Разве можно так жить до белых голов? А здесь есть одна прекрасная для тебя пара, за которую ты мог бы посвататься.

Студент указал на то, что он беден.

– Ты меня жди в следующую ночь, – сказала она. – Я для тебя что-нибудь придумаю.

На следующую ночь она и впрямь явилась, достала сорок ланов белого золота (серебра) и подарила их студенту.

– За шестьдесят ли отсюда, – сказала она при этом, – есть деревня рода У. В ней живет девица Вэй, которой восемнадцать лет. Ею, видишь ли, дорожатся. Так вот она до сих пор еще не отдана. Ты же дай им съесть от тебя побольше, и они обязательно дадут полное свое согласие.

С этими словами она простилась и ушла. Студент, улучив удобный момент, стал говорить об этом с отцом и выразил желание идти посмотреть невесту. Однако о том, что ему дали денег, он умолчал, не смея упоминать о них отцу. Старик же, считая, что средств нет, прекратил разговор. Студент мягко заметил:

– А что – можно ведь просто попытаться – и только.

Старик дал согласие. Тогда студент, одолжившись конем и слугой, явился к Вэям.

Вэй был старый землепашец. Студент крикнул ему, чтобы он вышел за ворота, и стал с ним запросто беседовать. Вэй понял, что студент принадлежит к роду, пользующемуся уважением. Увидев к тому же, что он держит себя блестяще, в душе уже давал согласие, но все еще боялся, как бы тот не поскупился на деньги. Студент, прислушавшись, как он то воздерживался, то высказывался, уловил его мысли, вывернул мошну и все выложил перед ним на стол. Вэй был доволен, пригласил соседнего студента принять на себя роль посредника. Тот написал красную бумагу[404], и брачный договор был заключен.

Студент вошел к старухе и сделал поклонный обряд. В комнате было убого, тесно. Девушка отстранилась, припав к матери. Студент бросил на нее беглый взгляд. Несмотря на грубую простоту наряда, все ее существо так и сияло красотой. Студент внутренне ликовал.

Старик нанял помещение и стал угощать в нем жениха, заявив ему при этом:

– Вам, барин, незачем самому выходить навстречу невесте. Чуточку подождите, пока мы сделаем ей все наряды, и мы сейчас же сами пришлем ее к вам в паланкине.

Студент уговорился окончательно о сроке и поехал домой. Дома он соврал отцу, заявив, что у Вэя симпатии к их чистому дому[405] бедных ученых и он не спрашивает денег. Старик выразил свое удовольствие.

Когда наступил назначенный день, Вэй и в самом деле привез девушку. Она оказалась работящей, бережливой, отличалась покорностью и смирением. Лютня цинь с цитрой сэ[406] сложились в весьма усердный лад. Через два года она принесла мальчика, которого назвали Фуэр.

Однажды в «Праздник чистой и светлой погоды»[407] она с сыном на руках пошла на могилы. Там ей повстречался местный магнат, некий Сун. Этот Сун имел должность цензора, но, как говорится, «сел» по обвинению во взяточничестве и был уволен. Поселившись теперь на родине, «в роще»[408], он всячески старался показать свою силу и запугать людей. В тот день, о котором речь, он тоже ходил на могилы и на обратном пути увидел молодую женщину, пленился ее красотой, спросил у жителей села, кто она такая, и узнал, что она жена Фэна. Он решил, что Фэна как бедного студента можно будет соблазнить большим кушем, и, надеясь этим его поколебать, послал слугу намекнуть.

Едва студент услышал об этом, как гнев изобразился на его лице. Однако, подумав о неравенстве их положений, он подавил гнев и сделал улыбку, потом пошел домой и рассказал старику. Тот рассвирепел, выбежал и прямо в лицо пришедшим слугам стал бранить и поносить их господина на тысячи ладов: указывал на небо, чертил по земле…[409] Слуги разбежались, как мыши. Сун теперь тоже рассердился. Отрядил несколько человек, которые вошли к студенту в дом и стали бить и его, и его отца. Все кругом кипело, бурлило, словно в котле.

Когда молодая услыхала этот шум, она бросила ребенка на кровать, распустила волосы[410] и стала звать на помощь. Толпа пришедших схватила ее, усадила в паланкин и сейчас же шумно удалилась.