Китайские новеллы о чудесах

И вот он то думал о том, что его великая обида отомщена, и раскатисто смеялся, торжествовал, то вдруг погружался в мысли о своем злом несчастье, едва не приведшем его к гибели со всей семьей – и тогда слезы падали капля за каплей… Когда же он представлял себе, что половину жизни он проводит в бедности, знобящей кости, и что ветки его рода лишены продолжения, то убегал туда, где никого не было, рыдал до потери голоса, не будучи в силах долее сдерживаться.

Так провел он с полгода. Розыски и аресты в связи с его делом стали производиться вяло и лениво. Тогда студент обратился с мольбой к начальнику уезда, прося присудить ему право на возврат от Сунов костей его жены – Вэй. Получив это право, он похоронил ее и, вернувшись с похорон домой, предался смертельной тоске, ворочался с боку на бок на пустой постели и уже не видел никакого пути к жизни.

Вдруг кто-то постучался в ворота. Студент так и застыл, вслушиваясь в тишину. И слышит, как кто-то за воротами болтает с ребенком. Студент быстро вскочил, взглянул в щелочку – как будто женщина. Только что он приоткрыл дверь, как она уже принялась его спрашивать:

– Ну что, – великая обида смыта, не так ли? И ты, надеюсь, здрав и невредим?

Знакомый родной голос… Но вспомнить, чей именно, вдогонку самому звуку, – от волнения и торопливости так и не мог. Зажег огонь, посветил на нее, – Хунъюй. Она вела за собой мальчугана, который резвился и смеялся у ее ног.

Студенту некогда было расспрашивать. Он обнял женщину и стал плакать. Она тоже сначала была охвачена грустью. Потом толкнула мальчика вперед и сказала:

– Ты что ж, забыл отца-то?

Мальчик, уцепившись за ее платье, глядел на студента сверкающими глазами. Студент всмотрелся пристальнее: да это Фуэр! Весь в волнении испуга, со слезами на глазах он стал спрашивать, откуда она достала его сына.

– Скажу тебе всю правду, – отвечала женщина. – Я раньше назвалась, не правда ли, соседкой: так это вздор. По-настоящему я – лиса. Как-то мне случилось идти ночью. Я увидела, что лежит в лощине мальчик и плачет, и взяла его с собой в Цинь нa воспитание. Затем я узнала, что великая беда твоя пришла к концу, вот привела его к тебе: живите вместе!

Студент отер слезы, поклонился ей, изъявил свою признательность. А мальчик сидел на груди у женщины, прижавшись к ней, как к матери, и все не мог признать отца.

Еще не светало, а женщина поспешила встать. Студент спросил, зачем это.

– Я собираюсь уйти, – отвечала она. Студент, как был голый, стал на колени у постели, плакал и не в силах был поднять голову.

– Это я нарочно, – сказала она, смеясь. – Теперь же – вот что: мы начинаем наше хозяйство сызнова, и придется, значит, рано вставать и поздно ложиться – иначе невозможно.

И вот она нарезала травы, схватила веник и заработала, словно мужчина. Студент стал горевать, что он беден и не может прокормиться.

– Ты только, прошу тебя, поставь, что называется, свой шатер[414], – сказала она, – и учись, не спрашивая, есть ли у нас избыток или терпим нужду. Может быть, и не околеем на дороге с голоду.

После таких слов она достала денег, купила ткацкий станок, сняла в аренду несколько десятков му земли, наняла работников, которые вспахали поле, вырубили бурьян, укрыли стены плющом и вьюнком. И так она вела работы изо дня в день. Слыша о таком ее примерном поведении, односельчане с особой готовностью приходили им на помощь, ссужая деньгами, так что через каких-нибудь полгода у них дымилось уже много труб, толпилось немало людей, совсем как у жалованной зажиточной знати.

– Знаешь, милая, – говорил студент, – после этого испепелившего меня погрома ты пришла и с пустыми руками меня возродила… И все-таки есть одно неулаженное дело. Как с ним быть – не знаю.

– Именно? – спросила она.

– Да, видишь ли, срок экзаменов уже приближается, а мой ученый костюм мне еще не возвращен.

– Да я давно уже послала в Просветительное присутствие четыре лана, – смеялась женщина, – так что твое имя уже снова внесли в список. Если б ждать, пока ты сам заговоришь, то давно бы уже прозевали.

Студент стал еще больше боготворить ее.

На этом экзамене он получил степень цзиньши, «рекомендацию из губернии»[415]. Ему было тридцать шесть лет. Жирная земля тянулась рядами полос и, как говорится в древних стихах, «хоромы высокие были огромны-огромны»[416].

Жена его, нежная, стройная, порхала словно по ветру, но работала лучше и больше всякой деревенской бабы. Даже когда в зимние стужи она изнуряла себя работой, все равно руки ее были нежны, словно помада. Она уверяла, что ей тридцать восемь лет, но те, кто ее видел, давали ей обыкновенно двадцать с небольшим.

Мышиные спектакли

Ван Цзысунь мне рассказывал, как один человек на улицах Чанъани давал за деньги мышиные спектакли.