Китаист

Доклад смешливого очкарика разочаровал его с самых первых слов: средний школьный реферат. Последним выступил один из спутников Ганса. «Нацвопрос и нацполитика современного Китая», Патрик Мюллер, истфак, III курс. Вопреки заявленной теме, молол какую-то чушь про климат: дескать, когда в Харбине тридцать градусов мороза, в субтропиках, на океанских пляжах можно загорать. Сообщил, что слово «тайфун» пришло в европейские языки из китайского, буквально «большой ветер». Дальше он не слушал. Будто выключил звук.

Дискуссия, вызванная его докладом, оставила по себе плохое чувство, словно он – помимо своей воли – принял участие в сомнительной, а выражаясь прямо, неблаговидной затее. Эти черные смеялись над желтой.

Докладчик по нацвопросу наконец замолк.

Объявив перерыв, модератор покосился в его сторону. Ему захотелось подойти и объясниться: быть может, студентка в чем-то и права. Но Ганс делал энергичные призывные знаки.

– Что?

Однако приятель уже скрылся за дверью. Помедлив, он последовал за ним.

– Штунденплан сообщу. Кто за кем и все такое прочее… – Ганс заметил его и поднял руки, точно сдаваясь на милость победителя. – Ну чо тут скажешь… Умыл так умыл!

Черные – шестеро, явившиеся на доклад, – поглядывали на него с уважением.

«Надо им сказать. Все отменяется. Я передумал… – однако решимость, еще минуту назад упругая, как первомайский шарик, шипела, сдуваясь на глазах: – Поздно. Да и неловко. Люди собрались, понадеялись на меня, приш-шли…»

Все-таки сделал последнюю попытку:

– Ганс, можно тебя…

– Айн момент! – Ганс закивал, но снова обернулся к своим: – Курсовик, сами понимаете, дороже, – объяснил солидно и с достоинством, будто часть лавров советского докладчика ненароком досталась и ему.

«Молодец. Толково, – он не мог не отдать должного властным распорядительным ноткам. – Я бы на его месте мекал и бекал…»

И замер, услышав перестук каблучков.

– Талоны. Питание и транспорт. Вы не получали… Завтрак – теперь немного поздно. А на обед – милости просим, пожалуйста…

Теперь, когда Юльгиза, словно сдав ответственный пост, говорила о питании, его родной сов-русский звучал в ее устах не ударами идеологических плетей, а нежной беспомощной невнятицей. Дивясь ее улыбке, восточным глазам с матовой поволокой: уголки слегка приподымались – точно крылья экзотической птицы, лапки еще касаются земли, но вот-вот взлетит, – он поспешил отвести взгляд.

– Да-да. Талоны, – но бесстыжие глаза успели поймать ее талию, не тонкую, а именно узкую, по-восточному незаметно переходящую в мальчиковые бедра: абрис, от которого внутри всё дрожало и крепла тягостная неловкость.

Ганс, стоящий в нескольких шагах, смотрел неприязненно.

«И сюда лезет, ему-то что за дело!» Решился – может быть, именно в пику Гансу:

– Вы… Пожалуйста, не подумайте, чтобы я хотел вас обидеть… – заглядывая в темень миндалевидных глаз, искал в них ответного отклика: – Наука есть наука, приходится отстаивать свои убеждения…

Сквозь влажную поволоку проступило полнейшее недоумение:

– Убеж… дения? – Ресницы опали, точно птица сложила крылья. – Не понимать. Нихтс ферштейн.

– Вы сказали, сомнительная теория, советская…

– Я? Не помню, – но, вопреки отрицанию, снова мелькнула нежная, будто пропитанная теплеющей влагой улыбка, которую уже не хотелось ловить…

– Чо ей? – Ганс смотрел вслед уходящей Юльгизе.

– Талончики забыли выдать. Вот, принесли, – он ответил намеренно коротко и во множественном числе, давая понять: мое дело, тебя не касается.

Но Ганс то ли не уловил его настроения. То ли сделал вид.

– Везде успевает. Пропеллер в заднице. Ты, эта, – Ганс вдруг насупился. – Вопщем, сучка она!

– Эй! Того… поаккуратней на поворотах, – он начал угрожающе, чувствуя как напряженные пальцы сжимаются в кулаки.

– Запал, што ли? – Ганс противно осклабился. – Ну, и чо бует? Тренделей наваляешь?

– Может, и наваляю… – но взглянув на парня, прилизанного, похожего на местного аспиранта – тот как раз проходил мимо, сбавил тон. – Или пошлю вас всех куда подальше с вашими рефератами.

– Всё, – Ганс поднял руки. – Ферштанден. Не дурак.

– То-то, – он кивнул угрюмо, все еще под властью нехороших злых чувств.

Из гардероба пахнуло резким запахом, какой-то бытовой химией – будто тараканов травили.

– Зря ты. Типа заступаешься, – Ганс застегивал куртку. – Я ить так, в социальном смысле. Девки ихние с пятнадцати лет размножаются. Достали! Скоро всё заполонят.

– И вы размножайтесь, вам-то кто мешает? – он буркнул сухо.

– А жилье? Желтым похрен – набьются в одной комнате. Бабка, дед, киндеров штук пять… Вот ты бы смог?

Мать, сестры – вчетвером, в коммуналке, в двух малюсеньких комнатах. Года два, пока Вериному мужу не предоставили квартиру в новом комсомольском доме, и вовсе впятером. Но решил: не стоит.

Вслух, конечно, не скажет, но про себя подумает: точь-в-точь как желтые.

– В университете учится, в люди как-никак выбилась.

– В люди! Ну ты сказал! – Ганс, отчего-то придя в восторг, крутил головой.