Китовый ус

«У тебя есть друзья? Вот не знала, — насмешливо ответила она и добавила: — С этими друзьями… если бы дважды подряд не повысили зарплату… считай, ты до сих пор сидишь на ста тридцати пяти рублях!»

«Ты за границей разучилась строить фразу по-русски. Сто тридцать пять — это было давно. И гонорары…»

«Гонорары», — иронически повторила она…

— Надеюсь, ты не станешь говорить знакомым, что она, мол, потребовала развод, когда я стал больным, немощным? — спросила она, все еще не уходя на работу.

— Не беспокойся, не стану. А как с Алешкой?

— С Алешкой как? Сын остается с матерью — это закон. С квартирой поступим так: я тебе даю деньги на однокомнатный кооператив, под расписку. Взамен получаю обязательство не претендовать на эту квартиру. Двухкомнатную на две однокомнатные без доплаты нам не разменять. К тому же нам с Алешкой принадлежат две трети жилплощади. Ну, а чтобы не делить имущества, я, допустим, отказываюсь от алиментов на три года. Согласись, все здесь, — сервизы, фарфор, хрусталь, ковры, магнитофон, цветной телевизор, гарнитур — все привезено мной или куплено за мои деньги. Почему я должна уступать свои вещи?

— Все распределено по полочкам. А если я не согласен, тогда как?

— Куда ты денешься! Да и меня никто не заставит жить с человеком, которого я не люблю!

— Неужели ты думаешь, что я еще люблю тебя?

— Вот как! — с удивлением воскликнула она, но быстро совладала с уязвленным самолюбием, полюбопытствовала: — Тогда почему ты жил со мной?

— Не знаю… Впрочем, последние пять лет мы не жили вместе. Ты была за границей, мы с Алексеем Алексеевичем обходились без тебя. Ты зарабатывала для себя все это стекло, глину, дрова…

— Обходились, значит. Понятно, — произнесла Антонина, постояла в нерешительности посреди прихожей, зашла на кухню — свежая, благоухающая, красивая. Грахов подумал, что в последнее время она очень похорошела, прибавила в обаянии. Тридцать два года женщине, в самом соку…

Он женился на длинноногой любительнице поэзии и театра, выпускнице института иностранных языков, очень стесняющейся прыщей на лбу по причине неправильного обмена веществ. Она была кареглазой блондинкой, сочетание огромных с поволокой глаз с пышными, теплыми волосами очень нравилось Грахову. И никогда она не подкрашивала глаза, ресницы, волосы — знала, что и так они красивы. Свой подлинный природный облик ее больше всего был по душе Грахову, считавшему себя не западным, а восточным европейцем, старомодным, подчеркнуто отсталым в привязанности ко всему естественному и настоящему. Мода и породненный с нею прогресс, по убеждению Грахова, плодят большей частью суррогаты и порой настолько далеко уходят вперед, что оказываются позади отсталых. При очередном вихлянии мода, по-плотницки выражался Грахов, села на шип, и добротный его полушубок, в котором он ездил зимой на рыбалку, в командировки, в котором его долгое время принимали за «деревню», самое большее — за колхозного экспедитора, стал вдруг наимоднейшей дубленкой…

Что же касается Антонины, то он природным крестьянским, в том смысле, что из чего бывает, чутьем определил: станет она красавицей, расцветет, и это, пожалуй, единственное, что ему удалось предугадать в ней. Во всем остальном Антонина развивалась по чуждым или малопонятным Грахову законам и правилам.

Антонина все не уходила на работу, она спрашивала Грахова мягким, убеждающим голосом, в котором он почувствовал сомнение и тревогу:

— Значит, Алешку не хочешь оставлять мне? Ты вполне еще можешь жениться на девушке, тебе всего тридцать пять лет. Зачем тебе Алешка?

— Спрашивала ты его? Может, я ему больше нужен, чем он мне?

Антонину прямо-таки взорвало:

— Полагаешь, в моем доме не будет мужчины? Не беспокойся, найдутся получше тебя!

«Найдутся!» — мысленно согласился он, однако удержался повторить это вслух, подумав, что не стоит больше продолжать этот торг, именно торг, иначе и назвать нельзя.

— С тобой трудно разговаривать, — сказал он как можно спокойнее. — Мы говорим о разных вещах. Это только внешне, сверху кажется, что мы говорим про Алешку.

— Но ведь ходят отцы к детям уже… в другие семьи, — исправила свою ошибку Антонина.

— Вот если уж попадем в такое положение, я хочу, чтобы мы для Алешки остались людьми. Чтоб нам не стыдно было и теперь и после смотреть ему в глаза, а ему — нам. Тут самое главное — остаться людьми…

— Ты говоришь, как в статьях пишешь, — опять не сдержалась Антонина. — И отсудить тебе его не удастся. Дети остаются с матерью — это закон!

— Опоздаешь на работу, — ответил Грахов и закрылся в туалете.

Вечером Антонина принесла деньги. Он спросил: «От трудов своих отрываешь, — а затем добавил: — Отступное не беру».

2