Китовый ус

— Родителей, парень, никто не выбирает. Ты ведь ни при чем, что отец твой, мгм… А насчет того, что мать твоя хотела избавиться от меня и занять мою комнату, — это ложь. Он вдалбливает ей в голову, что она тоже виновата. И может вдолбить в конце концов… Она, конечно, виновата, но лишь в том, что по бабьей слабости проболталась о письме твоему папаше. Без всякого умысла она это сделала, верь мне. Я двадцать пять лет думал, что письмо тогда твой отец нашел случайно. И мысли никогда не было, что она в чем-то виновата. Я тогда свалял дурака, а время было суровое. Что было, то было, — все это наше и никуда от него не деться. Не виновата твоя мать передо мной, не было у нее в душе какой-нибудь подлинки, нет! И знаешь, почему я так считаю? Да вот пример… Когда меня жена провожала на фронт, то она купила бутылку вина, чтобы потом, после Победы, выпить со мной. Она погибла, а твоя мать несколько лет хранила бутылку, не зная меня, не зная, вернусь ли я домой. Призналась, правда, после, что в День Победы хотела со своими подругами понемножку из нее выпить… Ведь не тронула, а твоя мать потеряла на войне всю родню и, наверное, имела право… Пей пиво, парень… Ты не обижайся на меня, я побольше твоего на свете прожил и могу сказать… Не понравилось мне, что хочешь покинуть мать. Сегодня мать бросишь, парень, завтра… Ты поезжай на КамАЗ, это хорошее дело — соорудить в молодости что-нибудь весомое. Только матери скажи, и она поймет. Но не обижай ее этим, она ведь тебе мать. — Шишкин сделал паузу, выпил стакан пива. — Может, есть хочешь? Или спешишь к девчонке? Пригласи ее тоже. Чего ей прогуливаться там, внизу…

— Не хочу я есть, Пармен Парменович, — сказал Валентин и поднялся. — Спасибо вам. Я пойду…

— Иди. Не обижай мать. Договорились?

— Ладно. До свиданья…

— Будь здоров… Если удобно тебе будет, передай от меня привет. Скажи: привет от Шишкина, — Пармен Парменович при этом как-то непонятно усмехнулся.

Он видел, как Валентин сбежал по лестнице вниз, пересек, исчезая за автобусами, площадь перед автостанцией, подошел к девчонке и стал что-то рассказывать ей, поглядывая сюда. Потом девчонка вскинула руку и помахала Пармену Парменовичу, помахал и Валентин. Он ответил им и кивнул вдобавок, и они скрылись за стеклянной дверью, пошли, вероятно, брать билеты домой.

А на следующей неделе, возвращаясь с работы, Пармен Парменович увидел возле старой казармы, в беседке под тополями, незнакомую женщину. Когда она заметила его, то стала поправлять волосы, одергивать цветастое платье в огромных, в натуральную величину подсолнухах, и он по тому, как это женщина делала, догадался, что приехала Даша. Он на всю жизнь, не подозревая об этом, запомнил ее характерные жесты. Когда он подошел ближе, она поднялась, опустила руки. В ней ничего не осталось от прежней властности и неукротимости, перед ним стояла пополневшая и постаревшая женщина с пучками морщин вокруг рта, с сединой, которую уже не истребить никакими красителями, и в глазах он прочитал и благодарность, и мольбу о прощении. Он никогда не умел точно выразить словами при ней, что думал или чувствовал, и на этот раз задал вопрос, который вряд ли был уместен:

— Зачем ты, Даша, приехала?..

ЛУГ, УРОЧИЩЕ ЗМИЕВСКОЕ

1

За окраиной города, в котором я вырос, за железной дорогой есть луг, великолепный заливной луг, есть урочище Змиевское и болото, где растут ольха, бузина, калина, хмель, ежевика, папоротник по пояс… Места там низкие, сырые, и ольхи, или, по-украински, вильхы, так много, что и окраина наша — Вильшанивка, а мои родичи, все без исключения, если даже носят иную фамилию, — Вильшани. А поскольку их немало, то прозываются они, к примеру, так: Володька Вильшаный Василия Панькового. На первый взгляд вроде бы многовато накручено, но ведь проще и не сказать, если вести речь о Владимире Васильевиче, сыне Василия Пантелеевича. Меня там называют Сашком Андрия Вильшаного или Сашком Вильшаным бабки Ягоровны, чтобы не путать с Сашком Вильшаным Сергея Иванового…

А за урочищем — озера: Глубокое, Круглое, Кривое, лес дубовый и река Северский Донец. Не Северный, как многие считают и даже пишут, такого не было и нет, а Северский — по названию славянского племени северян. За Донцом — город с пятиглавым собором, в котором, по преданию, Петр Великий, спеша из Азова под Полтаву, в день своего рождения сам читал изюмцам псалтырь, и — пепельно-серая гора Кремянец, по-старинному Изюм-Курган. Если приглядеться к ней — седая она, обильно политая кровью, усеяна русскими косточками в недавние и давние времена. Есть на ней скромная металлическая доска с длинным списком советских частей и соединений, сражавшихся здесь в минувшей войне. Под горой, на забытой и почти исчезнувшей ныне речке Сальнице еще Владимир Мономах бивал половцев. Глядя на гору, прощались с Родиной 9 мая 1185 года, за восемь веков и полных шестьдесят лет до Дня Победы, ратники князя Игоря: «О русская земля, уже за шеломянем еси!..»