Китовый ус

Как называются эти цветы по-ученому, вряд ли кого здесь волнует. Кияшки — цветок не очень известный, и в этом он убедился, подарив однажды на свадьбе в Москве невесте букет. Было приятно, что никто из гостей их раньше никогда не видел, а еще приятнее — встретиться с ними дней через десять в комнате молодых. Другие весенние цветы быстро завяли, а кияшки все еще сочно синели в вазе на столе, наполняя комнату ароматом, напоминающим запах ночной фиалки.

Лишь потом, порывшись в определителях, он с обидой на ботаников узнал, что кияшки у них именуются мускари, мышиным гиацинтом и даже гадючим луком.

В мае луг коричневый — поднялись на тонких стебельках тысячи и тысячи тюльпанов. Покачиваются они в задумчивости, разомлевшие под жарким уже солнцем, касаются друг друга, и кажется странным почему-то, что не стоит над лугом тихий перезвон.

К середине лета зацветает клевер, приезжает колхозный трактор с сенокосилкой, вжикают по краям луга косы в жилистых руках стариков — там из-за кочек технике не пройти. Подсыхает сено — луг пестреет бабьими сарафанами, а после сенокоса пасется на нем до глубокой осени колхозное стадо, и ничего здесь интересного не случается. Разве что уже зимой, по льду, придут сюда косули или лоси полакомиться забытым стожком сена.

Впрочем, так было. Было совсем недавно. Сейчас редко разливается Донец, выпивают его Харьков и Донбасс. Но скоро подойдет к Донцу днепровская вода, ее, быть может, станет вдоволь, — и тогда снова будут весенние разливы и снова после них зацветут на лугу исчезающие ныне кияшки и тюльпаны.

Луг этот удивительный. Не только своей былой красотой…

Если бы в камне или металле было принято отмечать заслуги наших полей, лесов, рек, гор, растений и животных за верную службу нам, службу бескорыстную и нечестолюбивую, то он, пожалуй, мог удостоиться такой чести. На памятнике том можно было сделать такую надпись: «За скороду 1947 года».

Есть, конечно, в определителях латинское название этому растению, похожему на черемшу, не сибирскую, широколистную, а кавказскую, с узкими стрелками-листьями. Здешним жителям достаточно услышать слово скорода, и вспоминается та последняя весна, и обязательно луг, и люди на нем, как стаи грачей. Они ходили полусогнувшись — нужно было рассмотреть ту травку. Ее жарили, варили и даже пекли с нею пироги, если, разумеется, можно назвать так печево из выжимок пивного солода вместо теста, так называемого молота, и скороды.

Тогда ее на лугу было очень много. Это-то и удивительно: вот уже более четверти века скорода на нем не растет. Сколько раз он весной ходил искать ее, пробовал на вкус разные травы, напоминающие хотя бы отдаленно дикий лук или чеснок, — нет, скорода больше не попадалась.

Пусть луг никогда не рождает ее, пусть в иных полях не будет необычного обилия сморчков — так случилось, говорят, весной того года в Воронежской области. Но неужели люди вырвали тогда скороду полностью, и неужели еще и таким образом способна служить нам родная земля?

2

Однажды, пробираясь в Змиевском сквозь заросли ольшаника, он забрел на болото. В осоке что-то зашуршало, взметнулось рыжим облачком вверх и уже с вершины молодой ольхи изумрудно сверкнуло глазами. Он постучал по стволу сухой палкой, и куница, прыгнув в куст папоротника, взлетела оттуда на следующее дерево. Пока он добирался по шатким кочкам до него, зверек повторил свой маневр. Так и шел он за куницей до середины болота, пока не наткнулся на шалаш.

Стоял он в самом неожиданном месте — там на каждом квадратном метре желтели лужицы ржавой болотной воды, которую пошевеливали выходящие наружу родники. Подойдя ближе, он понял, что шалаш поставлен на единственном сухом месте, где сравнительно твердый грунт. И выбор островка суши, и сам шалаш, с каркасом из тонкого соснячка, укрытый тремя слоями — сеном, хвоей и ольховыми ветками, а затем еще и добротно прошит железной проволокой, — говорили о том, что ставил его мастер своего дела.

Кто бы это мог быть? Колхозным пастухам ставить шалаш в таких труднодоступных дебрях незачем: болото для коров опасно. Он вспомнил, что после войны, говаривали, пошаливало в Змиевском жулье, но подумал: таких мастеров среди жулья никогда не было, к тому же современный разбойник ни за какие блага не залезет в это болото — он человек сугубо деловой, рациональный, привыкший к комфорту и предпочитает дачу и автомобиль разным шалашам, даже так виртуозно сработанным.

Перед входом лежал кусок старой овчины — чтобы не заползли змеи. Внутри никого не было.

Спустя несколько дней он снова пошел в урочище, завернул на болото, к шалашу, и увидел там костерок, парня и девушку в одинаковых серо-голубых джинсах с заклепками и нашлепками, в свитерах. «Так вот кто здесь: туристы», — подумал он и свернул в сторону.

— Эй, товарищ! — окликнул его парень.

Он остановился.

— Вас можно на минутку…