Китовый ус

На таганке кипела вода. Девушка чистила рыбешек, а парень крошил охотничьим ножом картошку прямо в кипяток. У него уже начала отрастать редкая красноватая борода — здесь они, видимо, жили не меньше недели. Девушка перестала возиться с рыбой и посмотрела на гостя — если не враждебно, то, во всяком случае, настороженно. Потом она тыльной стороной ладони стукнула себя по лбу, расправляясь с комаром, и зашуршала снова ножом по окуню.

— Вы местный? — спросил парень, отходя от костра.

— Да.

— Нас интересует один человек. Он здесь часто ходит, пасет коров, траву на болоте косит. Оборванный весь такой…

— А-а, это Гаврюха, — усмехнулся он.

— Почему вы так усмехаетесь? — раздраженно спросила девушка, и он только теперь заметил, что лицо у нее покрыто комариными укусами. — Он, негодяй, по ночам здесь рубит деревья. А знаете, как в это время здесь звучат удары топора?

— Запасается Гаврюха дровами на зиму…

— Сегодня он на рассвете, — девушка кивнула в сторону парня, — пошел на рыбалку. Я поленилась. Вдруг слышу — треск… Выглянула — стоит этот Гаврюха, копна травы за спиной. Смотрит на меня. Я чуть не закричала! Он понял, что если еще сделает шаг, я закричу! Усмехнулся и пошел со своей копной туда, к железной дороге…

— Он что, того? — парень повертел ножом у виска.

— Вряд ли…

— Ну и тип, — сказал парень, покачав головой. — Нам один мужик рассказал о нем историю, я вам скажу! У этого Гаврюхи есть несколько собственных коров — сам факт в наше время странный… Коровы бродят по путям, разрушают насыпь. Потом — могут попасть под поезд, ну и обходчик запретил ему пасти коров возле железной дороги. Гаврюха пригрозил, но обходчик попался не из трусливых. И вот как-то утром, перед пассажирским поездом, положил кто-то на рельсы шпалу. Хорошо, что машинист заметил, успел остановить. Он даже как будто видел человека, который шел от линии к крайнему дому. А в нем живет Гаврюха. Не доказали — то ли дождь шел, то ли собаку не догадались вовремя пустить по следу, а обходчика того сняли…

— Это же какая-то фантастика! — не вытерпела девушка. — Как, почему в наше время не смогли доказать?! Ведь могли же погибнуть сотни людей!

— А вот так, — ответил он. — Наверно, никто по-настоящему не занимался…

Он оставил их в том же недоумении. Больше он их не видел, кто они — так и не узнал. Может быть, молодожены, решившие провести медовый месяц в таком оригинальном месте, может быть, это были влюбленные горожане, уставшие от сутолоки и шума, которые, начитавшись лирической прозы, решили последовать примеру тех двоих, скажем, из «Осени в дубовых лесах»: послушать в шалаше транзистор, чтобы в нем элегически бормотал контрабас, отыскивая во тьме свои контрапунктические ходы, блуждая в неразрешимости, чтобы, прислушиваясь к нему, жаловался на что-то саксофон, чтобы снова и снова забиралась в неистовые верха труба и чтобы рояль время от времени входил между ними со своими квинтовыми апокалипсическими аккордами; а тут судьба, подумать только, приготовила сюрприз — привыкать надо к полуночным ударам Гаврюхиного топора.

А вообще они были симпатичные ребята, эти беженцы-лирики, что-то было у них святое, даже хотя бы непредвиденное страдание от комаров. И встреча с ними помогала ему по-новому, как бы другими глазами посмотреть на Гаврюху. И тогда обнаружилось, что тот, как никто другой из знакомых, почти все время проводил за железной дорогой, на природе. Оказалось, что слитность с природой у Гаврюхи была полная — от ранней весны до поздней осени он пас коров; выводил он свое стадо на волю и зимой, чтобы оно лакомилось в кустах оставшейся с лета травой.

— Ну… куды… ты… Думаешь… я… за… тобой… буду… ходить… — всегда можно было услышать ленивый его голос в ольшанике.

Когда-то Гаврюха работал в котельном цехе, клепал паровозные котлы. Был у него там пудовый молот, прозванный котельщиками шутильником, и вот, отмахав им положенное число лет, он накачал богатырские бицепсы и бычью шею, в пятьдесят пять стал пенсионером. Когда он работал, никто и никогда не видел его празднично одетым — ходил постоянно в кургузом хлопчатобумажном костюме засаленного цвета, с обтрепанными рукавами и заплатами на коленях; он не пил и не курил, никто не знал его друзей или приятелей, — вероятнее всего, таковых не существовало.

А став пенсионером, Гаврюха зажил такой жизнью, о которой, видимо, долго мечтал, — развел коров, доил их на пастбище и там же пил молоко. Надоит котелок — выпьет, еще надоит… Приловчился носить на голове вместо кепки уголок бумажного мешка из-под цемента, перестал мыться, а поскольку таскал для коров жом со свеклопункта, приобрел такой густой запах, что продавщица в ближайшем магазине наотрез отказалась продавать ему даже хлеб — мол, здесь продукты, а ты, козел вонючий, заходишь сюда в таком виде…

Уехал от него сын в другой город, уехали и дочери, надеясь где-нибудь, подальше от такого отца, устроить свою судьбу. Осталась с ним лишь жена — еле живая старуха, с трудом передвигающаяся с помощью клюки.