Киж

Они также могли быть использованы отрядами камикадзе, проникающими в населенные пункты противника, или правоохранительными органами, в случае массовых беспорядков и уличных боев. Уязвимым местом “Кижа” являлось то, что его лучи проникали сквозь одежду, но достаточно было легкого синтетического защитного костюма, чтобы остановить их действие. Я думаю, у “Кижа” не было по-настоящему хороших перспектив и вскоре от него отказались бы, как от отравляющих веществ, ведь для его применения нужен либо совершенно неподготовленный противник, либо добрая воля окруженной армии. Между нами говоря, “Киж” – это оружие мазохистов и пораженцев, не идущее ни в какое сравнение с фаллической красотой и мужеством ракеты. Думаю, его единственное боевое применение во время самоубийства военной базы Форт-Киж войдет в ряд таких военных курьезов, как газовая атака при Ипре или ядерные бомбардировки японских городов. Это с технической стороны. Со стороны же нравственной, повторяю, этому подвигу не было равных со времен трехсот спартанцев, остановивших своим беспримерным мужеством…

– Но здесь, в военном городке, жили семьи военных. Здесь жили их жены, дети, престарелые родители. Здесь жила домашняя живность: собаки, кошки, канарейки…- Впервые за время знакомства с Глафирой

Николаевной, включая их совокупление, Бедин увидел, что актриса вышла из себя. Она встала из-за стола и, не замечая действия собственных рук, с треском переламывала одно за другим костяные перышки своего веера.

– В живых остались только рыбки, – просто ответил Свербицкий. -

Зато дети и жены русских солдат никогда не будут копеечными рабами на американской фабрике.

Стало тихо, как после бомбежки. Гости невольно уставились на

Свербицкого, словно впервые увидели этого человека и ожидали найти в его заурядной внешности какие-нибудь чудовищные признаки: рога, клыки, горящие красные глаза или хотя бы выражение сверхъестественной злобы. Ничего подобного. Перед ними сидел приличный человек приятной наружности, очевидно неспособный нагрубить пассажиру в автобусе, пропускающий вперед женщин, помогающий спустить коляску и употребляющий волшебное слово

“пожалуйста”. Из десяти прохожих на улице именно к этому молодому военному обратились бы вы, чтобы найти нужный адрес или узнать точное время. К нему подбежала бы женщина в поисках защиты от хулигана, его попросили бы посторожить на вокзале вещи. И это несоответствие производило еще более отталкивающее впечатление, чем если бы перед ними сидел отвратительный бандит с узким лбом, каменной челюстью, перебитым носом и асимметричными ушами. Ум отторгал такое противоречие.

– Ты мне об этом не рассказывал, – глухо произнесла Глафира.

Капитан пожал плечами.

– О проведении этой операции знали только двое: я и генерал

Гоплинов, отдавший приказ. Когда-нибудь, я уверен, он вернется и поведает газетчикам об истинных событиях того трагического дня. А до тех пор Киж в сознании современников будет обрастать все новыми небылицами и мифами. Увы, реальный героизм иногда выглядит как обычная служебная рутина и не сопровождается театральными жестами и трагическими монологами. Один человек отдал приказ, другой взял под козырек, нажал на кнопку – и только. Жизнь не признает шекспировских сюжетов.

– Но сам-то Гоплинов, как я понимаю, не пострадал, да и вы остались невредимы, – напомнил Филин. – Вы заделались мучениками за чужой счет.

– Мы вовсе не заделывались мучениками, – сухо возразил

Свербицкий. – Мученичество не относится к доблестям военной профессии. Мы (и в особенности генерал) взяли на себя нечто гораздо большее, чем удовольствие мгновенной безболезненной смерти. Мы взяли на себя ответственность смертельного решения, которое вряд ли хватило бы мужества принять всем десяти тысячам кижан, мы, не колеблясь, взяли на свои души бремя вечных укоров совести и, что еще важнее, бремя дальнейшей борьбы. А это, согласитесь, труднее, чем приставить пистолет к виску и спустить курок, как я хотел за какую-нибудь неделю до этого.

– А мне легче укокошить двадцать тысяч человек, чем сходить на прием к дантисту, – крикнул распаленный Петров-Плещеев. Как всем пьяным людям, ему казалось, что он говорит нормально, в то время как он орал сквозь сильный звон в ушах. – Я бы, блин, под корень пустил не только ракетную дивизию, но и целый город с его обитателями, лишь бы мне дали возможность прожить лишнюю секунду. Я бы и сейчас, господин капитан, искрошил на кусочки всех своих товарищей по несчастью, если бы вы… если бы я…

Тирада хмельного контрразведчика была прервана смачной оплеухой, которой порывистая Глафира ожгла окаянный рот. Запотевшие очочки

Петрова-Плещеева при этом соскочили с лица, словно живые, и упорхнули в пустую тарелку из-под салата. Майор инстинктивно замахнулся на женщину, но со свойственной ему сообразительностью сдержался и почесал затылок занесенной для удара рукой.