Клад

«Как же быть? Плюнуть? Пусть лежит, мокнет памятник культуры в колодце? Забыть про странный случай? Нет. Такое никогда не забудешь. Никакой гипнотизер-сенс из головы не вытащит. Нет! Оставить клад на месте — ума лишишься. Взять нужно. Взять, как Захар взял? Ни себе, ни людям? Ну-ну, почему же? Во-первых, сокровища сохранены цивилизованному миру. Мир не знает об этом? Не беда, подождет. Полвека почти обходился народ без клада и еще обойдется. Народу сейчас жратва нужна, тряпье, ну, «жигули», ну, видеодрянь с порнухой — все преходящее, временное, барахло. Дефицит нужен, а не вечные ценности. До вечного не доросли духом. Факт. Пусть перестроятся сначала…

Отлично. Вступаю в орден скупых рыцарей. Барон, Захар и Саша Пашков — первичная ячейка. Не вприкуску, не внакладку, а вприглядку. Так и пробегут оставшиеся денечки. В ожидании ночи, когда буду задраивать окна и садиться в кресло и лицезреть у ног клад… Куплю красного плюша, чтобы рассыпать на нем золото. Интересно, на сколько раз меня хватит? Ну, пусть до смерти. А там? Тоже как Захар? Наследникам? У меня, между прочим, дети есть. Странно, я еще ни разу о них не подумал, о законных наследниках…»

В сущности, однако, было не так уж странно. Дети после развода быстро «ушли». Будто Бог дал, Бог и взял. Но так об умерших когда-то говорили, а дети Александра Дмитриевича были живы, ухожены, современно одеты и оба краснощеки, что на окружающих производило хорошее впечатление, но самому Пашкову не нравилось. Чем-то плакатным отдавало, стандартно-благополучным, а такое раздражало всегда и особенно в собственных детях. Возможно, в ответ и они усвоили странное к отцу отношение. Встречались с ним регулярно, приходили вовремя, улыбались, не жаловались, никогда ни в чем не упрекали, однако разговора естественного не получалось, на все вопросы о жизни у детей было заготовлено «волшебное» слово — нормально, оно с успехом заменяло обширнейшую часть отечественного словаря и годилось в качестве ответа на любой случай. Так без труда Александр Дмитриевич мог узнать, что живут они нормально, учатся нормально, потому что и тройка оценка нормальная, мама в норме, отчим — нормальный мужик, последний фильм, что видели в кино, нормальный, ну а дальше и спрашивать было нечего. А они улыбались ровно и смотрели на отца терпеливо, с каким-то унижающим Пашкова любопытством, не ярко выраженным, но постоянным, как смотрят на… Тут он боялся сформулировать, догадываясь, что в глазах детей является единственным ненормальным явлением окружающего мира. Один раз только Александр Дмитриевич это открыто почувствовал, когда захотел угостить их мороженым. В этот момент он, видимо, и определил свою окончательную цену в их глазах. Не того ждали, но сразу поняли, что большего ждать не приходится, и сказали вежливо — «Спасибо, папа», а сын еще скользнул взглядом по его костюму фабрики «Большевичка», который он в Москве купил как лучший.

После этой, кажется, встречи позвонила «бывшая супруга» — так она теперь всегда представлялась по телефону, хотя Саша отлично узнавал голос, и спросила:

— Повидался?

— Повидался.

— Ну и как?

— Нормально.

— Что, заело? Злишься. Ты бы радовался, что мы с мужем из них людей делаем.

— Я заметил.

— Не понравилось?

— Как сказать. Буду рад, если они окажутся сильнее меня в этой жизни.

— Будь уверен.

— Спасибо за… детей.

По неискоренимой привычке Александр Дмитриевич пытался найти свою вину и свою ответственность. Поиски тянулись в прошлое вплоть до душной летней ночи, когда, проснувшись, он почувствовал рядом ее круглое бедро, дотронулся до него горячей ладонью, и она, прервав тихое сонное дыхание, замерла сначала, а потом задышала неровно, порывисто, пока он не приник к ее груди, и она, устраиваясь удобнее, пробормотала: «Ну что тебе, что… И так жарко. Глупый какой…» А потом утром: «Совсем не соображаешь! Хоть бы дни помнил. Я же залететь могу запросто». И оказалось, залетела. Конечно, доброжелатели говорили: «С ума сошли, молодость погубите». Но теща встала стеной — не дам здоровье угробить! Наступили безрадостные дни, пока смирялись с неизбежным. Однако смирились и снова любили друг друга в ожидании. И был счастливый момент, когда он увидел ее улыбку в окне роддома, а потом наступили пеленки и все, что полагается, радости пополам с огорчениями, но в основном в колее, и колея приучала к привычности, пока не вторглись высшие, как он тогда думал, интересы и отодвинулись семейные на второй план, и пошло-поехало, а когда речь зашла о разводе, с самого начала подразумевалось, что дети уйдут с ней. На его права тоже никто не претендовал, детей не спрятали, не отлучили. Но, оказалось, юридически, на словах. А на деле «бывшая супруга» обид, которые он признавал и о которых не подозревал — а накопилось много, — ему не отпустила и должен был он за них не денежными переводами, алиментами расплачиваться, а чем-то большим, о чем и не подозревал, пока она не сказала:

— Дети теперь мои.

— Замечаю.

— Сам виноват.

Вот так и вышло, что Бог взял.