Клад

— О кладе? Верно. Я — это всего лишь я, один человек. А клад — страница истории. Представь, Вера, как побежали назад века. И вот только вообрази! Труп вождя на богато расшитой мантии, стоны и крики подданных. Наверняка лицемерные, ведь мало кто убивается всерьез из-за смерти царей. Но есть и подлинные вопли — жен и рабов, тех, кого приносят в жертву. Эти вопят неподдельно, хотя бы потому, что повелитель осточертел им и в этом мире и нет никакой охоты сопровождать его дальше.

Но дело сделано, кровь пролита, путь в царство богов открыт, и рядом с телами мертвых кладут проездные и командировочные — золотые вещи. Народ подходит и горстями и шлемами засыпает трупы, монеты, мантии. Курган растет на глазах. Потом его покидают, потому что здешняя временная жизнь продолжается.

С годами и веками он зарастает травой, оседает и теряет первоначальные гордые формы, становится обычной частью степного пейзажа. И так до тех пор, пока любознательный петербургский профессор не нацеливается завороженным взглядом сквозь очки на эту неровность ландшафта и сквозь спекшуюся на солнце черную землю ощущает золотой блеск.

О радость! Пишут газеты, в восторге приват-доценты, глазеют зеваки на клад под стеклом. А через степь уже не конные орды гуннов и скифов с тяжелыми повозками, а пропахшие бензином и порохом танки рвутся вперед и вперед, и запах гари уносит ветер, а тяжелый запах трупов остается, и на него слетаются мухи.

И в этом подобии или репетиции апокалипсиса какие-то люди прячут древнюю золотую чепуху, чтобы уберечь то, что они называют сокровищами культуры…

Он вдруг резко прервался, будто наскочил на препятствие.

Вера уже поставила на стол все, что нашлось в холодильнике, нарезала хлеб, колбасу и плавленый сыр, положила помидоры и смотрела на Александра Дмитриевича терпеливо, с поправкой на выпитое неочевидно, сожалея, что пьянство этим не ограничится.

Пашков понял ее и молча наполнил рюмки, торопясь и проливая водку.

— Сядь. Я совсем не о том говорю. Не о том. Я как Шахерезада, что роковой час затягивала. Но мне какой-то подход нужен, ерунда, не нужен. Пришел час. Сядь и не чокаясь… Вера, раньше черному вестнику рубили голову, и поделом. Но куда же денешься? Он не хотел, но мы с Игорем Николаевичем посоветовались, и я взял на себя.

— Кто не хотел? Что, Александр Дмитриевич, вы на себя взяли?

— Федор умер, Вера.

Конечно, она никак не могла связать смерть Федора с кладом и понять, осознать то, что услышала. Может быть, в последнее время Вера вообще не так уж много думала о нем, но это вовсе не значило, что Федор давно ушел из ее жизни, и Пашков сразу увидел это, когда Вера беспомощно и даже с подобием улыбки, будто надеясь, что речь идет о другом совсем человеке, переспросила тихо:

— Кто умер, Саша?

— Помянем его, Вера.

Она машинально поднесла рюмку к губам, и тут лицо ее исказилось, будто у простой бабы, которая закричит сейчас, заломив руки: «Да на кого ж ты нас оставил!»

Но Вера не заломила и не закричала. Она выплеснула в рот водку и склонилась над столом, не то закашлялась, не то зарыдала.

Александр Дмитриевич поднялся, чтобы подойти, помочь выпрямиться, но она сама справилась.

— За что же ему так?

Вера сказала «ему», а не «мне» или «нам».

— Он не хотел больше жить, не мог.

— Что значит — не хотел?

Саша выпил свою рюмку.

— Он покончил с собой.

И сбивчиво, без подробностей рассказал все, что необходимо было сказать, недоговаривая там, где можно было ограничиться.

— А монета от него, как на память… Это он бросил.

Она провела пальцами по лбу.

— Мне снилось недавно, что он пришел, и я вижу его внизу, под лоджией, а он взмахнул рукой и ушел. Значит, не просто взмахнул, а бросил… Но почему не написал?

— Я же говорил, он не хотел, не мог.

— Зачем же монета?

— Это завещание.

Вера молчала, но заметно было, что она не думает о главном, с точки зрения Пашкова, — откуда у Федора монета, нашел ли он клад?

— Вы покажете мне его могилу?

— Да, Игорь Николаевич обещал. Поедем вместе.

— Это хорошо, — сказала Вера. — Да, хорошо, что он здесь. Мы будем ходить к нему. Девочка будет знать, где похоронен ее отец. Она скоро станет взрослой, она поймет, не осудит его.

— Вера, — прервал Александр Дмитриевич, — ведь он бросил монету не случайно.

— Да-да… Завещание.

— Возможно, он нашел клад.

Она пожала плечами.

— Не знаю, Мазин мне не говорил.

— Мазин и не мог сказать. Федор не успел сообщить.

— О кладе? Мазину?

— Он о тебе думал.

Вера снова пожала плечами.

— Не нужно о кладе. Лучше выпейте, Саша. Мне от водки нехорошо, особенно сейчас. А вы пейте.

— Вера! Что, если клад найдется?

— Не понимаю, Саша. Не до этого мне, сами видите.

— Конечно. Но это большие деньги. Никто не знает, где клад.

— Он нашел одну монету?

Спрашивала она без интереса. Саша понимал, что разговор о кладе неуместен, но не мог сдержаться.

— Он подал мне идею. Если она осуществится, ты будешь обеспечена.

— Что? Саша, вы много выпили. Но пейте еще, только не нужно об этом. Я прошу.

— Ты будешь обеспечена. Федор хотел…

Вера не слушала и не слышала.