Клад

— Если бы у нас существовал суд присяжных, Сергея бы оправдали. Он мог бы обратиться непосредственно к людям.

— Через голову суда? Так вы понимаете институт присяжных?

— Если хотите, да. Некоторые аргументируют против тем, что на Западе присяжные роль потеряли. Но, чтобы потерять роль, нужно ее получить сначала. А мы не получили, а уже оглядываемся. Вообще я все больше думаю, что Запад для нас пример относительный. Даже полезное неизбежно через российскую натуру проворачивать придется. По-настоящему мы закон еще долго полюбить не сможем. Слишком много зла законы наши покрывали. Нужна между судом и человеком защитная прослойка, живая совесть, если хотите. Чтобы можно было сначала от простых людей, не законников, виноват или нет услыхать. Вот если признают, тогда и суди, примеряй статью.

— По-моему, близкому вам человеку суровая кара не грозит, — усмехнулся Мазин.

— Не в каре дело, а в том — виновен или нет.

— По-вашему, нет? Все-таки он жизнь отнял.

— Мне он жизнь спас.

— И это дает право лукавить на суде?

— О чем вы?

— Ну хотя бы о монетке, что художник Вере забросил. Не сказали?

— Зачем? Фемида-то слепа, факты на ощупь взвешивает. Душу перед ней обнажать бесполезно. Не увидит. А монетка — всплеск души. Последний, предсмертный. Да вы это не хуже меня чувствуете, иначе бы монета на суде фигурировала.

Мазин промолчал. Заметил только:

— Не думал я, что все так обернется.

— Я тоже.

Мазин прищурился и глянул на Пашкова, как на провинившегося школьника, заслуживающего, впрочем, снисхождения.

— Трудно было… неубитого медведя делить?

В Пашкове, однако, после пережитого инфантилизма поубавилось, школьником он себя не ощутил.

— Догадались? Ну и что?

— Ничего. Вот вам, кстати, зримое преимущество закона. Он догадки к исполнению не принимает.

— Значит, вас я могу не опасаться?

— Можете. Почему вы клад не достали из колодца?

— Хотите узнать, как я колебался, как собирался присвоить? Что ж, раз вы не закон, скажу. Было в голове и такое. Один-ноль в вашу пользу. Но, между прочим, я и вам о колодце говорил, не помните? Так что один-один.

— Плохо себя чувствовал, — вспомнил свой тяжелый предынфарктный день Мазин.

— Жаль. Вы мне тогда мозги вправить могли. Да и раньше…

— Раньше? Не понял.

— Еще один шанс у нас с вами был. Вы-то думаете, что я узнал о кладе от Федора до его смерти и главное лукавство мое в том и состоит?

— Разве не так?

— Нет. Узнал я после смерти, потому что сведения задержались. — Александр Дмитриевич улыбнулся. Улыбка, и раньше не злоупотреблявшая беззаботностью, теперь была устойчиво печальная. — Не из загробного мира, разумеется, сведения. Письмо Федор написал, а вы его невольно задержали.

— Каким образом?

— Помните, как занесли мне почту? Помните?

— Из незапертого ящика?

— Там среди газет и лежало письмо. Если бы оно попалось на глаза сразу, я бы, конечно, распечатал конверт. Но вы своим приходом меня озадачили, и я сунул всю пачку на полку журнального столика и только через два дня его прочитал.

— Надо же! Когда он отправил письмо?

— Он занес его и положил в ящик, а потом отправился на «фазенду», где поджидал Валера. Или они столкнулись случайно. Этого я не знаю.

— Да-а… — протянул Мазин. — Как же он вытащил из Федора сведения? И это нам не узнать.

— Скорее всего был у них разговор, и у Федора что-то сорвалось, но не впрямую, а оговоркой. Тот поймал на лету, а уточнить не мог. Главного-то не знал, где клад.

Мазин слушал и думал.

«Если бы Пашков сам спустился за почтой или я вытащил конверт из газеты, он прочитал бы письмо при мне, и все сложилось бы иначе. Пашков сдал бы клад и стал очень обеспеченным человеком, Сергей не сидел бы на скамье подсудимых, а Денисенко, убив Филина, оставался вне подозрений, живой и здоровый. Вот что значит случайность или его величество Случай. Так было нужно? Может быть, Пашков получил больше, чем деньги, Лаврентьев важное предостережение, а Денисенко заслуженную кару? Впрочем, так и до мистики недалеко. Слишком модное увлечение. Нравятся нам потусторонние силы. Снимают ответственность. Уложили меня в реанимацию и распорядились по-своему. В общем-то, неплохо распорядились. И моей судьбой тоже. Отслужил, Игорь Николаевич. Бери шинель, иди домой. Однако не все ясно…»

— Послушайте, Александр Дмитриевич, а Федор узнал откуда?

Пашков помолчал.

— Об этом мне не хотелось бы говорить.

— Жалеете, что потеряли деньги?

Вопрос был неприятный, ответа на него Александр Дмитриевич не знал, не так-то легко отмахнуться от обеспеченной жизни. Он сказал только:

— Деньги предназначались не мне.

Мазин не стал спрашивать, кому, и Пашков был доволен. Кому, собственно, они больше предназначались — Дарье или Вере?

— Опять благие побуждения?

— Только не говорите о дороге в ад. Я ее прошагал.

Он провел пальцами по груди, где под рубашкой алел свежий еще рубец. Пашков почти постоянно ощущал его, хотя рана давно не болела.

— Ну, в ад тропинок много, не одна столбовая дорога, а люди не меняются и склонны повторять ошибки, — заметил Мазин.