Клад

И расхохоталась, довольная шуткой.

Александр Дмитриевич, разумеется, не думал, что его принес аист, однако, представляя неизбежное: строгий пуританский взгляд матери, растерянность порядочной Фроси и понимающую усмешку познавшего жизнь Доктора, заранее чувствовал себя попавшимся с поличным.

— Брось! — отрубила Дарья, взмахнув рукой. — До скорого, и не трусь! Все беру на себя…

Слов на ветер она не бросала.

Позвонил он один раз, матери, а открыла Дарья.

Видно, ждала его и уже вела свою линию. Вела не без удовольствия.

— Александр Дмитриевич! Бедный вы мой! Ну зачем вы сегодня приехали? Ведь вы тут осуждены без снисхождения.

— Я? За что? — подыграл он неумело и сразу заметил, как дрогнули губы у Доктора, тонкие, сухие и прозрачные, но выразительно подвижные.

Вся квартира будто дожидалась его на кухне.

— Ну, вот вы и растерялись, — продолжала Дарья. — Не надо. Я с вами. Я вас защищу! Александр Дмитриевич уехал по моему настоянию.

— Как же так, Саша? Девочка же одна осталась! — произнесла Фрося очень смущенно.

— Вот именно! Как вы могли бросить слабую женщину одну в заброшенном доме, да еще в таком месте? — возмущенно воскликнула Дарья, комически всплеснув руками.

— Правда, Саша. Ведь там страшно, — повторила Фрося.

Кажется, она одна была готова принять внучкину версию.

— Бабуля! В городе такая духота, а там речка, воздух.

— Да там не так уж страшно, Фрося.

— Но-но, Александр Дмитриевич, — перебила Дарья. — Вам стало страшно! Я же видела, как вас страшила ночь под одной крышей с незнакомкой.

— Даша! Что ты это…

— Ах, бабуля. Все в порядке. Ты же видишь, все живы, здоровы.

— Да, к счастью, — сказала мать. — Пойдем, Саша.

— Сейчас. Валентин Викентьевич! Если разрешите, а к вам зайду чуть позже?

— Милости прошу, — совсем не удивился Доктор.

Саша скрепя сердце последовал за матерью. Она плотно прикрыла дверь и бросила на него ожидаемый строгий взгляд.

— Ты взрослый человек, сын, и не обязан отчитываться передо мной. Но я знаю, ты обычно не лжешь, поэтому скажи, пожалуйста, ты действительно ночевал дома?

— Какое это имеет значение?

— Представь себе, мне не безразлично, что думают о моем сыне. Фрося — достойнейший человек, и вы не имели права заставлять ее так волноваться. Она не спала всю ночь. Если ты в самом деле вернулся в город, ты должен был хотя бы предупредить, что эта особа пожелала заночевать в прохладном месте.

— А если я не возвращался в город? — разозлился он.

— Не удивлюсь, если так и было.

— Что ты хочешь сказать?

— У этой девицы на лице написано, что она ни одни штаны не пропустит.

Саша обиделся за Дарью.

— Мама! Ты всегда говоришь, что в ваше время все было высоконравственно. Откуда же твоя проницательность?

Мать покраснела.

— Как ты смеешь! Да, и в наше время были потаскухи и неустойчивые немолодые мужчины, но я не думала, что мой сын…

— Прошу тебя, мама, оставим это! Скажи лучше, ты ни с кем не говорила о монете, которую мне передала Фрося?

Она возмутилась. Впрочем, он постоянно вызывал в ней подобные чувства.

— Какая чушь! Меня никогда не интересуют чужие денежные дела.

Ответ был для Александра Дмитриевича исчерпывающим. Слух не мог пойти от матери, он это и раньше знал.

— И как только у тебя могло возникнуть такое нелепое предположение! А в чем, собственно, дело?

— Все в порядке, мама.

— Какая-нибудь сплетня? Люди всегда готовы охаять самое доброе дело.

— Успокойся. Все в норме. Я забегу к Валентину Викентьевичу.

— Валентин Викентьевич не сплетник.

— Я уверен… Долг я скоро верну.

— Можешь не спешить…

Доктор уже ждал. На столике стояла бутылка, а на коленях Валентина Викентьевича лежало чистое полотенце, которым он протирал хрустальные бокалы.

— Саша? Входите. Горю нетерпением.

— Узнать, где я ночевал?

— Почему бы и нет? Был бы рад вас поздравить, молодой человек.

— Мать только что назвала меня весьма немолодым.

— Ерунда! — произнес Доктор убежденно. — Все женщины, даже ваша безупречная матушка, с годами становятся слишком строгими. Может быть, это просто зависть? Тоска по ушедшим возможностям. Вам не кажется? Я не оскорбляю ваши сыновьи чувства?

— Нет, Доктор.

— Рад, что мы понимаем друг друга. Что касается возраста, поверьте старику: от сорока до пятидесяти — лучший возраст для мужчины. Да, пик, пожалуй, миновал, но миновало и глупое нетерпение юности, всеядность, неумение вкусить весь букет. Только после сорока, по моему глубокому убеждению и опыту, мужчина способен по достоинству оценить все многообразие женской фауны…

— Может быть, флоры? — засмеялся Александр Дмитриевич. Ему была приятна болтовня соседа.

— Нет, друг мой. Я не оговорился. Женщины не растения, в их жилах — горячая кровь. И они становятся знатоками гораздо раньше нас. Они очень чутко ощущают способность мужчины оценить их молодость. Ну посудите сами. Разве может эта очаровательная Дарья осчастливить какого-нибудь пресыщенного современного юнца! А вас может. Ведь может?

— Может, — признался Александр Дмитриевич. — Но я не сказал, что осчастливила, заметьте!