Клад

И наступил день, когда молодой Мазин вошел в кабинет Филина, и тогда казавшегося ему стариком, хотя профессор был моложе нынешнего Мазина, чтобы сказать ему, «что игра против всех», которую тот вел, проиграна. И тот согласился и захотел выйти из игры навсегда. Он попросил разрешения выпить «лекарство», но Мазин понял, что в пузырьке, и не дал ему умереть. «Зря ты, старик», — сказал потом Сосновский. Ему всерьез нравилась дочь Филина, и если бы тот «ушел», избежав суда и широкой огласки, он бы женился на ней. Но Сосновский был прагматик, сделал правильные выводы и не женился. Да и из розыска вскоре перебрался в науку, преуспел, и теперь Мазин часто может видеть его на экране телевизора. Сосновский убедительно разъясняет, как совместить гласность и перестройку с новыми юридическими подходами к правовому государству, в чем мы ранее ошибались, а впредь не ошибемся… Мазин такие передачи недолюбливал, знал, что как ни крути, а опять ошибемся и нарубим дров, и даже щепки неизбежны…

Иногда Мазину казалось, что он в самом деле зря обрек профессора на позор, не дал возможности наказать самого себя. Но вот сегодня подтвердилось, что совсем не зря. Произошло такое, чего Мазин по молодости лет и бедности опыта и вообразить не мог; ну как мог он тогда представить, что «старый» Филин и позорный процесс выдюжит, и в заключении не загнется, и вообще всю его, мазинскую, активную жизнь переживет, да еще старые обиды через столько лет выскажет!

Он не удержался и заметил:

— Вы, помнится, собирались в тот вечер в кабинете «лекарство» принять?

Филин свел брови над переносицей.

— Ха! Вот оно что! Я к вам с упреками, а вы мне жизнь спасли. Это любопытно, не спорю. Лет десять я вам эту служебную прыть простить не мог. А теперь что ж, приходится признать, что долгая жизнь имеет и преимущества. Примите признательность!

Филин поклонился, сжав тонкие губы.

— Но вы, я думаю, одними чувствами не удовлетворитесь? Вам требуется нечто более существенное? Раз уж вы почтили меня воспоминаниями…

— Да, Валентин Викентьевич. Я по делу, разумеется, и, говорил уже, не ожидал увидеть здесь именно вас. Дело мое по прошлым нашим масштабам, возможно, и незначительное…

— Ну-ну, — прервал Доктор, — не скромничайте. Незначительных у вас не бывает. Я убежден. И если позволите, попытаюсь догадаться, что же вас ко мне привело.

С самого начала Мазин видел, что если старик и поражен их встречей, то само появление должностного лица его не удивило. «Привык к нашему брату?.. О чем же догадывается?»

— Пожалуйста, скажите. Если ошибетесь, я внесу ясность.

— Вас интересует «клад басилевса»!

Старик смотрел почти с торжеством, а Мазин, неопределенно улыбнувшись, будто соглашаясь с бывшим профессором и в то же время не подтверждая своего согласия, пытался побыстрее вспомнить, что же он знает о кладе.

Собственно, помнить он был должен. Потому что держал в руках в свое время бумагу с анонимным доносом.

«Как мне стало известно, в городской управе работает бывший заместитель директора местного исторического музея Леонид Кранц. Считаю своим долгом сообщить, что Кранц нелоялен по отношению к новому порядку и германским властям. Совместно с сообщником он замуровал в стене, отделяющей здание музея от школы, исторические ценности, известные под названием «клада басилевса». Цель акции — сохранение клада до возвращения большевиков.

Подтвердить то сообщение и помочь в обнаружении и изъятии клада может ныне арестованный и находящийся в распоряжении гестапо Федор Живых, который совместно с Кранцем принимал участие в сокрытии ценностей».

Это и был первый ход в «игре». Цели своей он достиг вполне. На второй день допроса облитый холодной водой, чтобы вернуться в сознание для новых пыток, Федор Живых прохрипел, сдаваясь: «Будь они прокляты, железки проклятые», — и указал место, где находился клад. С Кранцем расправились своеобразно. «Сокровища возвращены цивилизованному миру» — так называлась заметка в местной газете, подписанная «Леонид Кранц, служащий городской управы, искусствовед». Когда она фабриковалась, Кранц уже находился на полпути в один из концлагерей на территории рейха. Будучи фольксдойчем, он имел право на германское правосудие.

Все это, однако, происходило во время войны, и хотя именно тогда начался трагический ход событий, погубивших не только Живых и Кранца, но и не имевшего к военному прошлому никакого отношения Зайцева, в памяти Мазина закрепились в первую очередь непосредственные преступления Филина, а предыстория осталась историей, отодвинутой в давнее прошлое. Да и о художественных памятниках думали и сожалели в то время гораздо меньше, чем в наши дни. Так пропажа клада стала всего лишь одним из эпизодов шумного уголовного дела.

— Боюсь, что прошлое порядочно выветрилось из вашей памяти, — заметил Филин.

Мазина раздражали постоянно пробивающиеся в тоне старика нотки превосходства.

— Главное я помню. Клад выдали вы.