Клад

– Он, приехавши, выпил маленько – говорит тетя Оля – и сообщил мне, под большим секретом, что ценность важная у него здесь хранится. Там, повыше, на песчаной горочке – так он рассказывает – стоял дом, где жили двое стариков и одна молоденькая. Красивая, говорил, девушка. Говорил даже, как и звали, да я не запомнила. Да и сами эти… хозяева ничего, спокойные. Не наши, местные, еще уйти не успели. А он был в каком-то дозоре, что ли, или разведке, да не один, а с двумя, тоже вроде солдатами. Расположились они в нашей вот усадьбе, где мы с тобой сейчас; он в доме, потому как между ними главный, они на сеновале. Как-то вечером подпили, судачат о том, о сем, и эти два-то его напарника говорят, что, мол, надо бы завтра хозяев домика того на горе пощупать – ну, в смысле вещей дорогих или денег, и вообще, так сказать, подзаняться ими серьезно. Тут мой Петька и порешил их объегорить. Напоил к вечеру в хлам, а за ночь, пока они дрыхли, все делишки, говорит, в том доме, как надо, сам и обделал.

Тут Юрка к ней: – Как это… обделал?

Она наклонилась, глаза выпучила и шепотом: – Вот и я, миленький, его пытаю: Как же это? А что ж хозяева?

Посмотрел на меня, хмыкнул: Что хозяева? Исчезли хозяева. Да не трясись ты, говорит, как мокрая курица. Эх, Олечка, меня война всякому обучила… из разных положений выпутывался… тебе ни к чему. Так и тут – ни следочка, комар носу не подточил.

Мне, знаешь, Юра, прямо дурно стало. Говорю: Ты хоть Богу-то молишься?

Будто не слышит, в окно смотрит. Потом тихо так:

– А самую ценную вещь так запрятал, ни одна ищейка не найдет. На первое время, от своих обормотов.

Приходим, говорит, утром – пусто, никого нет, двери нараспашку. Дом обыскали, по всем сусекам полазили – кроме постельного белья, да шмоток, ничего. Ух, и бесились мои недоумки, ух и матерились, и я вместе с ними, для виду. Думал, пережду день-два, а не вышло. На завтра пришла машина, приказ, и вперед, ребята! Так и бросил, до сего времени.

Петя ведь у меня, Юрочка, контуженный. Большая-то война на том не закончилась. Перебросили его на запад, куда-то к Польше или Германии, в сильное сражение попал. Оглушило, землей засыпало. Два осколка до сих пор. Держится на людях, а так-то инвалид самый настоящий.

На днях рассказывает, что мол, неожиданно от тебя, Оля, узнал, что ты именно сюда летом к подружкам приезжаешь, в это самое место. Подлинно, говорит, изумился. Вот, значит, как карта легла – знак мне, что целёхонек мой клад; хоть и много лет прошло, но должен я его взять. За тем и приехал. Ты, Олечка, просит, не болтай чего лишнего. Пусть и давнее дело, держи при себе.

Пойми, Юрочка, Петя единственный мой любимый брат. Обмануть его не могу. Тебе вот только доверилась – сама не знаю почему. Паренек ты душевный. Уж, будь другом, не донеси никому. Оно ведь и значения-то никакого сейчас не имеет.

Юрка говорит: я даже по груди себя стукнул и поклялся: Могила!

– Тут же нам все и выложил – хихикнула Рита.

Покраснел Юрка: Так вы ж друзья. И я задание выполнял.

Все смотрели на Вавку, как на некое божество. Он выдержал паузу, оглядел нас по очереди, и с достоинством произнес: Я же вам объяснял…а некоторые иногда бурчат – сочиняет Вавка, фантазирует. Ладно. Нам важно застукать Федулыча за делом, в смысле, когда в тайник полезет. Завтра встречаемся здесь, в девять утра и дежурства распределим. Хотя за каждым шагом этого злодея уследить трудновато.

– Ну и что делать, если при мне, например, полезет? – спросила Ритка.

– Ничего не надо особенного делать. Доложить. Сразу всех собрать. Идем к нему и заявляем – при свидетелях! – что всё видели, можем и сообщить куда надо. Дальше видно будет.

Но на следующее утро, восьми часов еще не было, Юрка примчался, запыхавшись, к Вавке – а тот уже на ногах, возбуждён – и выкладывает новость: Ольга сказала, Петя на утреннем поезде уехал.

– Так-так. Вот же черт! Значит, успел у тайника побывать, поздно вечером или ночью. Зови остальных, встречаемся у бани.

Пришли и видим в банном фундаменте свежий след – вокруг того, немного выступающего камня явная широкая щель, которой раньше в помине не было. Присели кругом на корточки. Вавка камень осторожно вынул, засунул руку в образовавшуюся ямку, что-то звякнуло и… вытащил бутылку водки, наполовину пустую, заткнутую пробкой! Да еще какие-то длинные пучки старой травы и обрывки необычного вида плотной бумаги.

Мы растерялись, не знаем, что сказать, друг на дружку не глядим. У Вавки глаза красные, будто воспаленные, блестят. Встал резко, выпрямился и уверенным тоном постановил: Догадался про нас. Опытный, сволочь! Такой головорез-ворюга всё разнюхает. Поняли теперь, чем он на войне занимался? Всё себе забрал, гад, все ценности, а нам в издевку бутылку оставил. Сделать мы, к сожалению, сейчас ничего не можем, доказать про него не можем, но… ещё посмотрим! И признайте по-честному, что насчет этого места я правильно рассуждал, я чувствовал.

Возразить было нечего, хотя результат получился обидный. Пожали Вавке руку и разошлись.