Глава 12
1934 г. Рыбинск
Дождь со снегом барабанил в рамы, метались за окнами голые ветви сирени, поскрипывали жалобно половицы, стрекотал за печкой сверчок, разметался на подушке сын. Как он вытянулся за это лето, стал совсем худой, ремень едва держит брюки, а вот рукава у всех рубашек стали коротки, и щиколотки из-под брюк торчат. Растет мальчик и все больше становится похож на отца.
Клавдия Михайловна Кобылинская подавила тихий всхлип, готовый вырваться из груди, поправила сыну одеяло и, поцеловав его нежно в лоб, отошла к окну. Уже шесть лет, как нет с ними Евгения Степановича. Шесть лет, наполненных тоской, страхом, одиночеством и маленькими радостями. Все радости связаны с сыном, других в жизни Клавдии Михайловны нет. Она очень постарела за эти годы, превратилась в изможденную старуху. Она думала об этом, глядя на свое отражение в черном оконном стекле и поглаживая покрытую сеточкой морщин щеку. Труды, нужда, липкий страх от каждого неожиданного стука в дверь, разве это жизнь? Разве о такой жизни она мечтала в юности?
Ах, как прекрасна была ее юность! Царское Село, гимназия, летние прогулки в парке, катание с отцом на лодке, кружевные зонтики, соломенные шляпки, галантные кавалеры, концерты по вечерам. Все ушло, умерло, и прах прошлого сметен ураганом революции.
Впрочем, и ураган уже давно сменился вязким мещанским болотом, лишенным красоты, изящества, блеска, интеллектуального в том числе. Спит за окнами провинциальный Рыбинск, посапывает за высокими заборами и голыми палисадниками. Тоска. А впрочем, спохватилась Клавдия Михайловна, слава тебе, Господи, что живы! Грех это Бога гневить. Торопливо перекрестилась, благословила спящего сына. Словно почувствовала, что где-то, в далеком Свердловске, уже привели в ОГПУ Паулину Межанс, комнатную девушку покойной графини Гендриковой, и уже рассказывает она следователям о царских сокровищах, плетутся сети судьбы, и уже занесен меч над маленьким тихим семейством провинциальной учительницы Клавдии Михайловны Кобылинской и ее сыном.
— Так что же случилось с драгоценностями царской семьи? — почти ласково спросил следователь, глядя на Клавдию Михайловну теплыми карими глазами.
Ее взяли вчера поздно вечером, Иннокентий уже засыпал. Явились двое с повесткой, велели одеваться. Клавдия Михайловна от ужаса вся заледенела, никак не могла сообразить, что надеть, что сказать. Но увидев перепуганные глаза сына, опомнилась: