Кладезь безумия

И вновь воцарилась тишина наших голосов – звук издавали лишь ноги, наступавшие на твердую поверхность коридора. Я обдумывал слова моего странного собеседника. Итак, молчать нельзя, но молчать можно. Хорошенькое неравенство, нечего сказать! Казалось бы – зачем разбирать слова давно забытой песни? Но я знал, что здесь нечто большее, чем просто песня и просто текст. Какой-то ключ здесь был заложен. И самое противное, что вот этот вот Салоникус неизвестной национальности и неизвестного рода занятий знает ответ – а сказать мне не может. Или не хочет. Думает, что я сам не найду ответ. Думает, что он высшая сила, а я один из людишек, которого он милостиво соизволил куда-то вести! Животное с мозгами, ага. А вот болт тебе с резьбой, хмырь самодовольный сверхъестественный!

Думай, Женя, думай. В чем фишка? Почему говорить нельзя, но при этом можно говорить? С ума сойти! Или я уже сошел? Но ближе к теме. Горе мне, если впал я в безмолвие. Безмолвие… Стоп!

– Безмолвие – это не означает молчание, верно? – спросил я.

– Ты задаешь вопрос, вместо того, чтобы дать ответ, – проследовала реакция.

– Шел бы ты, приятель, – протянул я. Но в душе улыбнулся. Я почувствовал, что я прав. Это было то самое ощущение, когда ты решаешь задачу, над которой бился многие месяцы. Это было… как первый поцелуй, когда сердце рвется из груди, а в глазах прыгает и танцует хор разноцветных зайчиков, обдающих восторгом и поющих романтические баллады. Я начал понимать! Что это, я еще не знал, но я начал. Начал!

– Додумаешь позже, – раздался голос Салоникуса. – мы пришли.

24

Мы стояли перед лифтом. Собственно говоря, лифт не был вмонтирован в стену – шахта стояла посреди пустого пространства, и здесь было чуть посветлее, чем в коридоре, по которому мы шли. Сам коридор остался позади – перед нами был только пустой этаж, усеянный строительным мусором. И посреди этажа стояла шахта лифта.

– Только не говори мне, – сказал я, – Только не говори мне, Сэл, что этот лифт работает и куда-то везет.

– Разумеется, он не работает, – кивнул мой спутник. – Но разве это может нам помешать? Пойдем, попробуем – ты теперь знаешь, что чудеса иногда случаются.

– Чудес не бывает, Сэл, – ответил я. – И если этот лифт сейчас куда-то поедет, то значит, он изначально был предназначен для того, чтобы куда-то ехать.

Салоникус кивнул, но промолчал. Он двинулся первый в сторону лифта, и я последовал за ним.

Мы остановились прямо перед лифтом. Кнопка вызова манила и пугала одновременно – я понимал, что все начинается именно сейчас. Если я раньше слышал про поезд, который следует прямо в кроличью нору, и несколько раз он даже сумел промчаться мимо меня с диким ревом, то сейчас я стоял на платформе с билетом в руках. И только от меня зависело – заходить в него или нет. Впрочем, я ошибался.

– Ты думаешь сейчас, что у тебя есть выбор – войти сюда или не входить, – сказал Салоникус. – Нечто вроде красной и синей таблетки, да? Так обычно и бывает – в решающие минуты своей жизни человек делает выбор, от которого эта самая жизнь в дальнейшем и зависит.

Я промолчал. А что я мог сказать?

– Но суть в том, что ты свой выбор сделал уже давно. Ты выбрал безмолвие. Не спрашивай меня, что это означает – очень скоро ты все узнаешь сам. Понравится тебе это или нет – ты все узнаешь. Но ты выбрал безмолвие, и теперь идет вслед за тобой высотой в десять сажен добрейший Князь, Князь Тишины.

– Садовник, – сказал я.

– И Садовник тоже, – ответил Салоникус. – Потому и нет у тебя никакого выбора. Сейчас мы исправляем то, что ты когда-то выбрал. Как правило, мы этого не делаем. Мы только открываем двери, иногда один, иногда несколько раз в течение одной человеческой жизни, но за руку никого не тянем. Тем не менее, тебя мы тянем. Можешь задирать свой гениальный нос вверх сколько угодно, но ты нам нужен и чрезвычайно для нас важен.

– Зачем нужен, я не спрашиваю, – отозвался я. – Все узнаю позже, верно?

– Верно. Ответ без внешних источников – уроки ты усваиваешь быстро.

– И нос высоко я задирать не собираюсь, хоть мне и приятно, что ты назвал его гениальным. Но что, если я сейчас откажусь? Поверну назад, пойду в милицию и скажу, что понятия не имею, где находится Анжела Морфеева. А ты ее отпустишь, она найдется, и меня отпустят. И я вернусь к нормальной человеческой жизни. И уже в этом месяце буду смотреть, мать его так, чемпионат мира, куда наши впервые пробились. Может, мне стоит так и поступить, а? Может, так и стоит сделать?

Салоникус и глазом не моргнул во время моей тирады. Он оставался невозмутимым, и когда говорил мне ответ:

– Не стоит. Во-первых, потому, что стон, треск, растоптал бы меня, растоптал моментально сам знаешь кто.

– Добрейший Князь, – с иронией протянул я.

– Он самый, – не стал возражать Салоникус. – Ну, а вторая причина в том, что уже на самом деле поздно. Я уже вызвал лифт.

И нажал на кнопку вызова. Шахта загудела, затарахтела, и я услышал, как из ее недр полетела вверх обычная, казалось бы, ничем не примечательная железная кабинка.