Читаем Кладезь безумия полностью

Я исподлобья посмотрел на этого парня, который только что выделывал мистические кренделя на виду у толпы. Я не знал, куда он меня ведет, хоть он и намекнул, что вскоре я увижусь с Анжелой. Я не знал ни кто он, ни что он, ни откуда он взялся. Понятия не имел, какая игра здесь ведется – понял лишь, что мне в ней отводится какая-то значимая роль. Ах, как это прекрасно, наверное – быть значимым, выбранным, извлеченным из обычной жизни. Хей, да меня выкинули из нее – забрали сон, работу, безопасность, теперь вот и жилье. И все ради чего?

А теперь он говорит, что мы все – животные. Отличный вариант.

– Америку ты мне не открыл, приятель, – сказал ему я. – Стадные инстинкты, толпа – это всем давно известно. Ты можешь вытворять любую хрень, если ее будут вытворять все. Никакого разума – сплошные чувства. Вот что такое толпа.

– Да, но ты был в толпе, – ответил мне этот странный человек. – А я танцевал. В этом мире ты или танцуешь, или смотришь, как танцуют другие. Тот, кто вышел на шаг вперед из толпы, подвергается насмешкам и улюлюканью. Потому что те, кто смеется, из толпы не выходит. Не хочет. А виноват в этом тот, кто танцует.

– Но так не всегда, – возразил я. – а как же выдающиеся люди? Наполеон там, или, если не брать политиков, то космонавты, изобретатели, спортсмены?

– Евгений, ты же сам знаешь ответ на свой вопрос, – ответил Салоникус, поправляя прическу. Странно, но ее дождь как будто вовсе не коснулся. – Те, кто сегодня обожаем и на пьедестале, завтра будет скинут этими же самыми людьми, которые его и воздвигли. «Не высовывайся», – будут вопить они. «Лучше нас ты, что ли? Вот видишь, ты такой же никто, как и мы».

– Проблем вечна, как сама мир, – пробормотал я. Салоникус услышал и продолжил:

– Вот возьми, к примеру, кого-нибудь из выдающихся людей современности. Ну, не знаю, пусть это будет Билл Гейтс. Он велик и недостижим, но представь, если завтра окажется, что он, к примеру, зоо-некро-педофил.

Я вспомнил о недавней переустановке Windows и не стал говорить, что такой вариант невозможен.

– Или вот Месси, например. Вот он только начинает блистать в составе Барселоны. Он и дальше будет блистать. Но уже половина говорит, что он никчемный коротышка.

– Зато вторая половина его боготворит, – возразил я. Мне казалось, это был убойный аргумент.

– Это верно, – согласился Салоникус. – Но ты просто допусти, что завтра он переходит в Реал. Его таланты и мастерство остаются при нем. Ничего не меняется. Но какова же будет реакция тех, кто на него вчера буквально чуть ли не молился?

Я промолчал. Реакцию предугадать было нетрудно. Живой пример – Луиш Фигу, лет шесть назад проделавший подобный трюк. В Реале его так и не полюбили, а в Барселоне… его имя стало оскорбительнее самого последнего ругательства.

– И так и в футболе, и в кино, и в политике – везде, – завершил Салоникус. И спросил у меня:

– Теперь ты понял, что надо делать?

Я кивнул.

– Танцевать.

Салоникус поднял одну руку вверх.

– Крепость взята, – сказал он. – Именно танцевать. Только тот, кто танцует, получает билет в Раночи.

23

Мы продолжали идти по Глыбочицкой. Я подозревал, что рано или поздно эта улица должна была закончиться,

(рано – хихикнула мерзкая тварь, – рано…чи)

но она продолжала длиться, как ни в чём не бывало. Мои мысли переключились на Раночи. Салоникус сказал, что туда можно попасть. Серджио рассказывал о Раночах с таким упоением, словно сам там побывал. Но мой спутник говорит, что мой друг тут ни при чем. И в то же время, такие дифирамбы этому городу пел. Городу, который снился мне в давних снах.

Кстати, о пении. Божественная музыка… да, архитектуру так и называли – божественная музыка. И композитор Раночей был гениален! Каждый кирпичик, каждый блок в здании города звучал пронзительной нотой, и либретто с ноктюрнами всех домов сливались в яростную симфонию, покоряющую душу немой торжественностью. Кто бы ни создал этот город, он был Бетховеном архитектуры. Или Вагнером. А может, Моцартом?

– Сэл, – позвал я.

– Что? Какой сэр? – обернулся тот, кого я позвал.

– Салоникус, дал же Бог имечко! – продолжал я. – Скажи мне, а кто построил Раночи?

– Строители, – усмехнулся дал-же-Бог-имечко-Салоникус, – кто, по-твоему, строит все города в мире? Такие же люди, как и эти, – и Сэл указал на стройку. О да, мы проходили мимо стройки, кто-то в очередной раз вознамерился соорудить торговый центр. А может, автосалон. Хотя нет, для стоянки новехоньких машинок постройка была слишком грандиозна. Кстати, отметил я про себя, это ведь именно та стройка, возле которой Салоникус вышел из машины, когда мы разъезжались по домам.

– Да ну, брось, Сэл, – сказал я, – эти построят очередную коробку в стиле модерн или какой-нибудь хай-тек. Это не совсем Раночи, так что, сорри, сравнил ты совсем не в тему.

– У тебя дома джинсы есть? – вопрос застал меня врасплох. Я внимательно посмотрел на Салоникуса. Кроме изящного ухоженного лица, с абсолютно равнодушным выражением, ничего не увидел.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза