Клады великой Сибири

Бедняк так обрадовался, что тут же в лодке стал отбивать земные поклоны благодетелю.

Верлов попробовал заговорить с ним по-русски и… о счастье!

Кореец хоть плохо, но все же говорил по-русски, объявив, что бывал часто в Посьете и в Новокиевском урочище.

– Где мы сейчас? – спросил Верлов.

– Недалеко от Гензана, – ответил кореец.

– А свез бы ты нас на русский берег, если бы я дал тебе еще три золотых? – спросил его Верлов.

– О, господин! Твоя шибко добрый! – радостно воскликнул кореец, у которого никогда в жизни не бывало в руках такого богатства.

– В таком случае вези нас сию же минуту. По пути мы купим в небольшой какой-нибудь деревушке чего-нибудь поесть.

Обрадованный кореец, ни слова не говоря, вытащил сеть, поставил парус, и, подгоняемая попутным ветром, легкая лодка помчалась к русским берегам.

И за всю дорогу кореец задал Верлову лишь один вопрос:

– Твая чаем тони?

– Катаясь на яхте, ветром загнало нас в море и опрокинуло яхту, – ответил ему Верлов.

Этот ответ вполне удовлетворил корейца, и он не нашел нужным расспрашивать дальше.

* * *

Прошло три дня.

Николай Саввич сидел в своей владивостокской квартире, читая последние телеграммы из Японии, приходя в восторг от описаний последних похождений воздушного пирата и удивляясь тому, что от Верлова так давно нет депеш, как вдруг дверь отворилась и на пороге комнаты предстали сам Верлов и Вера.

– Господи! Какими судьбами? – воскликнул пораженный и обрадованный Суравин. – А Бромберг, а Нянь-Си где?

– Мир праху их! – грустно проговорил Верлов, обнимая и целуя тестя.

Обняв дочь, Суравин запер дверь и стал расспрашивать Верлова о последних событиях.

Подробно и точно Верлов рассказал ему все по порядку.

И когда он кончил рассказ, все тяжело вздохнули.

– А знаешь ли, во что ты обошелся Японии? – спросил Суравин.

– Ну.

– Пока – в четыреста миллионов, считая потери в торговле и стоимость мобилизации.

– Знают там о нашей гибели?

– Нет. В Японии уверены, что воздушно-подводный пират на время притаился, и ждут с его стороны нового нападения.

– Ликвидировал ты наше богатство?

– Да. На имя твое положено в банк два миллиона, и драгоценностей осталось еще миллиона на три, – ответил Суравин.

Верлов удивился.

– Неужели возможно было сбыть во Владивостоке на такую сумму? – спросил он.

– Конечно, нет, – ответил Суравин. – Но я вызвал сюда из Америки по телеграфу одного знакомого американца-купца, и он закупил у меня один на миллион четыреста тысяч рублей.

* * *

Время шло.

Вера с мужем и Суравиным как ни в чем не бывало вернулись в Хабаровск, и их отсутствие не возбудило никаких подозрений.

Все знали, что Верлов с женой уезжали в свадебное путешествие, а Суравин жил до их возвращения во Владивостоке, где было, конечно, веселее, чем в Хабаровске.

В Японии еще около трех месяцев царила паника и продолжался отчаянный застой в торговле.

Чуть-чуть там не вспыхнуло всеобщее восстание, сменился кабинет и продолжалось военное положение.

Но пират исчез, словно канул в воду.

И страх мало-помалу улегся, и в конце концов все вошло в свою колею.

В боевом отношении Япония сильно обессилела и надолго потеряла свой вес в глазах великих держав.

Пожив с полгода в Хабаровске, Суравин и Верлов с женой возвратились в Россию, и их история так и осталась тайной до самого конца.

Очень жалел Верлов, что вместе с «Владыкой» погибли все чертежи и планы этого корабля, но делать было нечего.

– Я все-таки сделал свое дело! – часто говорил Верлов.

И, оставаясь наедине, они часто вспоминали былое время и свои похождения на Дальнем Востоке, вспоминая с грустью великого Бромберга, хорошенькую любящую Нянь-Си и преданного старого Чи-Най-Чанга.

На воле и в неволе

I

Рогачом прозвали его люди впоследствии, а пока он был маленьким, его никак не звали.

Вместе с другими дикими оленями он жил себе в глухой тайге, недалеко от Камчатки.

Хорошо было в тайге, хоть и опасно, но Рогач ничего не боялся, так как родители ревниво оберегали его от всяких опасностей.

Широко и далеко раскинулась по Сибири непроходимая тайга.

Столетние кедры, сосны, ели и другие хвойные деревья, а также лиственные дубы, ольхи и березы перемешались между собой, прикрывая своими зелеными вершинами землю от солнечных лучей.

Встанет солнышко – и тайга тихо, таинственно зашумит, так и кажется, что деревья что-то рассказывают друг другу.

На земле и в ветвях закипит жизнь.

Пойдут чирикать птицы, шарахнется по веткам быстрая белка, пробираясь к кедровым шишкам, весело начнет прыгать по деревьям темный красавец – соболь, стукнет носом дятел…

Изредка между деревьями осторожно прошмыгнет красно-огненная лисица, зорко выслеживая добычу, а гордый орел с небесной высоты громким клекотом огласит воздух, застыв неподвижно на месте и широко раскинув крылья.

Длинный осторожный хорек неслышно выползет из норки и юркнет в кусты, а белый, с черненьким хвостиком горностай испуганно пискнет на сосне, держа своими маленькими лапками шишку.

Пройдет день, скроется солнце, и бесконечная тайга окутается таинственным мраком.

И в ее глубине начинают раздаваться другие звуки.

Протяжно завоет где-нибудь голодный волк.