Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию

В июне 1951 года Льюис писал сестре Пенелопе и просил ее молитв. Все казалось ему слишком легким. «Словно беньянов паломник, я странствую в долине по имени Покой». Будет ли, гадал он, такая перемена участи способствовать углублению его веры? Ожидать ли, что религиозная идея, пока лишь отчасти ему внятная, вдруг приобретет новое значение, станет новой реальностью? «Сейчас я чувствую, что никогда нельзя утверждать, будто ты что-то понимаешь или во что-то веришь: наступит утро и доктрина, которой я будто бы уже обладал, расцветет новой реальностью», — признавался он сестре Пенелопе в этом письме[721]. Читая эти слова, трудно не подумать о том, как несколько поверхностный разговор о сердечной боли в «Страдании» расцвел более зрелым, поглощающим и мудрым рассуждением в «Исследуя скорбь».

Мощный, откровенный и честный отчет о своем личном опыте в «Исследуя скорбь» ценен прежде всего как подлинный и трогательный рассказ о проживании скорби. Неудивительно, что этот трактат привлек столь широкую аудиторию — он давал точное описание эмоциональной бури, которая обрушивается на человека после утраты любимого. Некоторые читатели даже рекомендовали эту книгу Льюису как прекрасный путеводитель по скорби — не догадываясь о его авторстве. Но эта работа важна и в другом аспекте: она обнажает уязвимость и хрупкость чисто рациональной веры. Хотя Льюис, несомненно, сумел восстановить свою веру после смерти жены, «Исследуя скорбь» свидетельствует о том, что отныне его вера была не слишком похожа на тот холодный и взвешенный подход, который он предлагал в «Страдании».

Некоторые ошибочно сочли, будто «Исследуя скорбь» содержит молчаливое признание неспособности христианства к объяснению смысла утраты, что из процесса оплакивания жены Льюис вышел агностиком. Этот поспешный и поверхностный вывод указывает на невнимательное прочтение как этого текста, так и последующих. Следует помнить, что этот трактат описывает процесс испытания, как его понимал Льюис — испытания не Бога, но Льюиса. «Бог не испытывал мою веру или мою любовь, чтобы проверить их на прочность. Ему и так все известно. Это мне известно не было»[722].

Те, кто желает доказать, будто Льюис в это время сделался агностиком, вынуждены выборочно останавливать его рассказ и выдавать отдельные его части, фазы процесса, за итог. Сам Льюис ясно дает понять, что в горе и растерянности он пытается исследовать любые интеллектуальные ответы. Ни один камень не останется лежать неперевернутым, ни одна тропа — неисследованной. Возможно, Бога нет. Возможно, Бог существует, но он — тиран и садист. Возможно, вера — всего лишь мечта. Как псалмопевец, Льюис погружается в бездну отчаяния, исследуя ее беспощадно, до самой глубины, в полной решимости вырвать из тьмы таящийся в ней смысл. И наконец, к нему возвращается духовное равновесие, и Льюис заново отстраивает свое богословие в свете сокрушительных событий последних недель и месяцев.

Письмо, написанное Льюисом за несколько недель до смерти, кратко передает основной ход рассуждений «Исследуя скорбь» и точно, аккуратно, подводит итоги этого трактата. С начала 1950-х годов Льюис поддерживал переписку с сестрой Мадлевой Вулф (1887–1964), выдающимся исследователем средневековой литературы и поэтом, незадолго до того ушедшей на пенсию с должности главы Сент-Мэри-колледжа университета Нотр-Дам в Саут-Бенде (штат Индиана). Льюис пишет о том, как изливал свою скорбь «изо дня в день, со всем ее неистовством, греховным реакциями и безумствами». Он предостерегает ее: хотя «Исследуя скорбь» в итоге «завершается верой», эта книга тем не менее «по пути поднимает все чернейшие сомнения»[723].

Было бы слишком легко, особенно тем, кто заранее настроен видеть в Льюисе под конец жизни агностика, и тем, кому недостает времени, чтобы внимательно его прочесть, сосредоточиться на этих «греховных реакциях и безумствах», словно они-то и составляют окончательный итог его сметающего преграды исследования всех богословских и атеистических ответов на переживаемый им кризис утраты. Но каждый, кто прочтет этот труд целиком, придет к такому же точно выводу, как тот, что высказан Льюисом в этом письме.

Было бы трудно — и, вероятно, неправильно — указывать отдельный фрагмент, какое-то изолированное высказывание, послужившее поворотным пунктом в этих пробужденных скорбью размышлениях. Но ключевой момент, приводящий в движение мысль, — желание принять на себя страдание любимой. «Ах, если бы я мог разделить, взять на себя ее страдания»[724]. И дальше он думает о том, что ведь это и есть примета истинно любящего — желание взять на себя боль и страдание, избавить хотя бы от самого худшего того, кого он любит.

И отсюда очевидный и тем самым поворачивающий все рассуждение «мостик» к христологии: так ведь это и сделал Христос на кресте. Возможно ли, взывает Льюис, принять на себя страдание ради другого, чтобы тот был избавлен хотя бы от части своей боли и от чувства, что его все оставили? Ответ — в распятом Христе.