Читаем Клан Сопрано полностью

Между прочим, вспомните все, что привело к сцене в «Хольстене», и не говорите, что вас не предупреждали: концерт закончится именно так. Это и Ричи Април, приготовившийся для решающего сражения и во время ужина получивший пулю от Дженис. Это предательство Пусси, которое открылось не благодаря данным расследования, а через сон, последовавший за пищевым отравлением. Это русский, который, может быть, спасся, а может быть, нет. Это работник месяца. Это Джиджи Честоне, умерший от инфаркта в туалете, Рэй Курто, скончавшийся на переднем сиденье машины агента Сансеверино, Тони Бландетто, погибший на крыльце. Это и Ральфи, прошедший через «Университет» до конца третьего сезона и проживший еще половину четвертого, пока, наконец, его не убили за преступление, никак не связанное со смертью Трейси; мы никогда не узнаем, совершил ли он его на самом деле.

Что годится для всего «Клана Сопрано», то годится и для его эпизода «Сделано в Америке».

Адвокат Тони Минк безуспешно пытается вытрясти кетчуп из бутылки, пока Тони не выхватывает ее у него из рук и сам не делает попытку. Но кетчуп остается на месте.

Но если ничего не работает, как мы или Тони хотим, то, возможно, в этом заключена суть эпизода и всего сериала.

Мы думаем о фильме, жалея самих себя, в то время как великий ветер несет нас по небу. Вот мы и пришли к концу и не можем избавиться от ощущения того, что мир (и наше отражение его в искусстве) должен иметь больше смысла.

Пилотный эпизод начинается с опасений Тони, высказанных Мелфи, что лучшие дни для его бизнеса (с намеком на Америку) уже окончились. Надвигающееся ощущение бесчувствия и отчаяния. Ощущение того, что лучшее (что бы ни имелось в виду) ушло в прошлое. Накладывающееся ощущение того, что переживания, важные для нас, важны для истории или даже для наших друзей и родственников, пусть мы хотели бы думать, что это не так; что когда мы уйдем, нас наверняка забудут, как 99,99999 процентов людей. Эта мысль закодирована в каждой секунде серии «Сделано в Америке», и она красной нитью тянется через весь сериал, более всего выражаясь в парижском монологе Кармелы о том, что личные беды сотрутся ходом истории, а также в постепенном разрушении памяти Джуниора, которое достигает здесь пронзительного завершения.

И почти всем плевать на твою жизнь, но, как сказал Чейз, скорее всего всем плевать даже больше, чем вы думаете. Если бы вы серьезно задумались, то уже проделали бы трудную работу, чтобы изменить себя в соответствии с идеальным образом. Большинство людей на это не способны. Это слишком трудно, а мы ленивы, да и жизнь слишком длинная и наполненная проблемами, требующими немедленного решения. А потом в какой-то момент вы уже не в центре внимания.

Тони, сидя в «Хольстене», поднимает голову на звук открывающейся двери. Изображение пропадает. Подождите, сейчас пойдут титры. История продолжается. Вы, зрители, просто не видите ее.

— Когда ты идешь в такое место, где не бывал раньше, кажется, будто до твоего прихода сюда все эти люди были нереальными, — говорит Кармела Розали в серии «Холодная нарезка». — Будто они не существовали, пока ты их не увидел. И ты никогда не существовал для них.

Последние встречи Тони с сестрой, лучшим другом и дядей обставлены с должной серьезностью, хотя непонятно, что именно нужно Тони. Встреча с Джуниором — последняя великолепная сцена «Клана Сопрано» перед тем, что случилось в кафе-мороженом. Она, печальная и прекрасная, остается в памяти, как слова: «Ты любишь меня?», которыми заканчивается эпизод «Где Джонни?» Джуниор умер для Тони после выстрела, но тот Джуниор, которого Тони знал, исчез в заснеженном лесу. Когда Дженис приходит поговорить с ним о смерти Бобби, он вспоминает из своей жизни достаточно, чтобы предположить — перед ним Ливия. Ника для него — это Дженис, а убитый Бобби — Роберт Ф. Кеннеди.

Жизнь была не слишком милосердна к Тони Сопрано. Но при всех его промахах и падениях он имел жену, которая любила его и двух детей, с которыми все будет по большей части в порядке. Возможно, он умер в кафе-мороженом. Если нет, то, быть может, скоро он окажется в тюрьме в результате стукачества Карло, или по обвинению в ношении оружия, или по старым делам, связанным с проигрышем Скатино. Если это конец истории, то ему повезло куда больше, чем он этого заслуживает. Если нет, то щупальца его жизни протянутся достаточно далеко, чтобы уберечь его от шансов получить Альцгеймера и от горькой одинокой участи его дяди.

Перейти на страницу:

Все книги серии Киноstory

Похожие книги

99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее
99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее

Все мы в разной степени что-то знаем об искусстве, что-то слышали, что-то случайно заметили, а в чем-то глубоко убеждены с самого детства. Когда мы приходим в музей, то посредником между нами и искусством становится экскурсовод. Именно он может ответить здесь и сейчас на интересующий нас вопрос. Но иногда по той или иной причине ему не удается это сделать, да и не всегда мы решаемся о чем-то спросить.Алина Никонова – искусствовед и блогер – отвечает на вопросы, которые вы не решались задать:– почему Пикассо писал такие странные картины и что в них гениального?– как отличить хорошую картину от плохой?– сколько стоит все то, что находится в музеях?– есть ли в древнеегипетском искусстве что-то мистическое?– почему некоторые картины подвергаются нападению сумасшедших?– как понимать картины Сальвадора Дали, если они такие необычные?

Алина Викторовна Никонова , Алина Никонова

Искусствоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Истина в кино
Истина в кино

Новая книга Егора Холмогорова посвящена современному российскому и зарубежному кино. Ее без преувеличения можно назвать гидом по лабиринтам сюжетных хитросплетений и сценическому мастерству многих нашумевших фильмов последних лет: от отечественных «Викинга» и «Матильды» до зарубежных «Игры престолов» и «Темной башни». Если представить, что кто-то долгое время провел в летаргическом сне, и теперь, очнувшись, мечтает познакомиться с новинками кинематографа, то лучшей книги для этого не найти. Да и те, кто не спал, с удовольствием освежат свою память, ведь количество фильмов, к которым обращается книга — более семи десятков.Но при этом автор выходит далеко за пределы сферы киноискусства, то погружаясь в глубины истории кино и просто истории — как русской, так и зарубежной, то взлетая мыслью к высотам международной политики, вплетая в единую канву своих рассуждений шпионские сериалы и убийство Скрипаля, гражданскую войну Севера и Юга США и противостояние Трампа и Клинтон, отмечая в российском и западном кинематографе новые веяния и старые язвы.Кино под пером Егора Холмогорова перестает быть иллюзионом и становится ключом к пониманию настоящего, прошлого и будущего.

Егор Станиславович Холмогоров

Искусствоведение
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» — сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора — вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» – сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора – вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Зотов , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение / Научно-популярная литература / Образование и наука