Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Сферой особого интереса придворных стал театр. Вскоре после реставрации лицензии получили две новые театральные компании, патронами их были Карл и Джеймс. Придворное влияние проявлялось в сценариях и музыке, напоминавших представления масок, в следовании испанской и французской драматургии, в появлении на сцене актрис [96, 141]. Актрисы вошли в любовную жизнь двора. Король и аристократы покровительствовали не только театрам, но и определенным местам развлечений, от кофеен до борделей. Любопытную информацию о кофейнях можно получить в автобиографии Кларендона. Он рассказал, что однажды в 1666 году его вызвал король и завел разговор о лицензировании кофейных домов, являвшихся «местами, где звучат самые наглые измышления, распространяющиеся по всему королевству, происходят скандалы, собираются поговорить не знающие друг друга люди». Там безнаказанно выдвигают самые глупые обвинения против правительства. Канцлер предложил два «лекарства» для лечения этой болезни: запретить подданным посещать их, что приведет к закрытию, или направлять туда агентов, которые будут арестовывать тех, кто ведет антиправительственные речи. Карлу якобы понравились оба предложения, и он приказал, чтобы атторней подготовил соответствующую прокламацию. Однако в дело вмешался сэр Уильям Ковентри, пояснивший королю, что кофе — это доходный, благодаря налогам, для казны товар, кроме того, многие считают его полезным для здоровья. Кофейные дома были открыты при Кромвеле, и сторонники короля имели в их стенах большую свободу слова, чем где-либо еще, лучше не рисковать и оставить их в том положении, в котором они находятся. После этого король поменял свое мнение и отказался вести с канцлером новые разговоры на этот счет [6, III, 104–106].

Отношения c молодыми придворными, окружавшими Карла II, навсегда остались больной темой для Кларендона. Отношение к нему «остроумцев» задевало Хайда, казалось вопиющим неуважением к его возрасту, опыту и заслугам, что видно не только из автобиографии. Эта тема всплывает в ряде его сочинений на нравственно-политические темы, особенно в «Диалоге между А, старым придворным, B, старым адвокатом, C, старым солдатом, D, старым сельским джентльменом, и E, старым ольдерменом, о нехватке уважения к возрасту», написанном во второй эмиграции. В нем можно видеть попытку разобраться в причинах того, что сегодня называют эйджизмом, как общественного явления. Автор, которому ближе всего позиция старого адвоката, рассматривал неуважение к старости как несомненное доказательство общественного упадка. В этом сочинении прослеживается прежняя незажившая обида на этих людей и на самого короля. Участники диалога согласны в том, что «гордость и дерзость так велика и нестерпима, что они выставляют нас, кто управлял еще их отцами, глупыми во всем, что мы говорим и делаем. Когда мы говорим, что так делали сорок лет назад, они отвечают, что это было неумно. Когда мы говорим, какими были законы, они рассказывают нам, какими они должны быть. То, что называлось хорошим воспитанием, уже не существует ни для джентри, ни для всех лошадей королевства» [5, 286]. Дети из чувства или опасения еще сохраняют уважение к родителям, в целом же наблюдается упадок «присущего человеку природного уважения к седым волосам».

Раскрывая причины этого грустного явления, старый адвокат утверждал: наших юных кавалеров слишком рано отправляют за границу, прежде всего, во Францию, когда они еще плохо знакомы с религией. Они возвращаются, развращенные римской церковью или испорченные кампаниями, в которых вращаются. Они выказывают дерзкое презрение к религии и всем святыням; во время служб, когда требуется чистота и благочестие, они гримасничают, чтобы впечатлить молодых кобылок. Вместо того, чтобы быть серьезными, они напевают, болтают и смеются. Они нацепляют бантики и перья, будто готовятся к празднику майского дерева. Герой этого сочинения говорил: он не противник моды, путешествий, являющихся важной частью образования — «еще наши отцы направляли за границу сыновей, чтобы те развивали наблюдательность и накапливали опыт». Он не враг танцев и упражнений, совершенствующих движения тела. Он не цензор в одежде. Тщеславие и легкомыслие, проявляющиеся в поведении, простительны в молодости. «Но вот от чего я сокрушаюсь: мы так недооцениваем родную страну, что раньше, чем пропитаемся подобающим знанием о ней, бежим в другую, посылаем детей учить французский язык прежде, чем они будут понимать английский. Мы считаем, что их поездка была успешной, если они начнут уверенно говорить на французском, забыв свой язык. Они жертвуют драгоценным временем, когда пробуждается любовь к учению, аппетит к искусствам и наукам». Они тратят 3–4 года на танцы, пустопорожние разговоры и другие необязательные упражнения, опасаясь, как бы кто-то не заподозрил в них англичан [5, 294–295].